Когда лукавит явь со мной, а ночь не коротка,
я вижу черепичные загривки городка,
балконы, оплетенные омелой и плющом,
и дух мой занимается, и пульс мой учащен.
Аллеей, чья брусчатка век не ведала авто,
заводит расторопный шарк пока не ясно кто,
при трости, но отнюдь не хром, букетом хризантем
он чертит по фате ночной привычное "Je t'aime".
Не знаю, как тебе, по мне, начало – хоть куда,
спешит мой персонаж, маршрут знаком ему, ну да, –
налево – здесь глубокий сквер белянки наводнят,
затем – под навесной мосток и – вот он, оcoбняк.
За плюшевой портьерой бал и нотная метель,
царит веселая кадриль, журчит коньяк Мартель,
паркеты ноют, льется смех, окрестности дразня…
Возня? Не спорю, но, заметь - изящная возня.
В кругу умелых остряков, от гомона пьяна,
хозяйка новомодного ерошит грызуна,
кивает каламбурам, в их не проникая суть,
и, под шумок, сурок из рук стремится улизнуть.
Окошко рдеет, заливным лангустом а-ля наж,
сюда как раз и держит путь поспешный персонаж:
под мышкой – трость, в руке букет, в другой – цукатов горсть,–
он запоздалый, но, меж тем, весьма желанный гость.
Оцепенеть! Цукат во рту, цикады звон - в ушах:
"Вот это да... Живым в Эдем... Довольно сделать шаг...", –
однако шага нет, – герой мой ждет минуту, две ль,
напрасно, – мною в пастораль не выдумана дверь.
Стихает бал, теряет шарм заветное окно,
ночи фата уже не ткань, еще не волокно.
Еще холодный Геспер зрим, но юрок, как сурок...
И щеголь засыпает там, где мыслился порог.
Что грезится ему? Жилье. По контурам жилья
узнать нетрудно мой чертог... А, кстати, вот и я,
усердно роюсь в недрах новогоднего чулка,
но явь, увы, хитрит со мной, и ночь не коротка.