Потягаться с классиками

 

В предисловии к одной из своих ранних книжек «Материк» (1969)
Лев Аксельруд писал: «Кстати, о вечных темах. Открывая сборник
неизвестного автора, прежде всего прочитываю стихи о детстве,
осени, первом снеге. Это как пробный камень. Сразу видно: автор –
поэт или просто сочинитель. Убежден, что в каждом без исключения
факте, как в атомном ядре, таится энергия поэзии, которую надо
уметь освободить. Запасы ее неисчерпаемы...»

За многие столетия подобным, так называемым вечным темам
посвящены в мировой литературе, пожалуй, миллионы лирических
стихотворений, и потому, как нам еще недавно казалось, поэту
сегодня невозможно не повториться. Однако:

Вдоль улиц краски щедрые
устроили парад.
Вдоль улиц, как поветрие,
прошёлся листопад.

Остатки лета сорваны,
и в небе городском
деревья нарисованы
простым карандашом.
1962



Глубокий тыл укрыл нас от войны –
под стать бомбоубежищу. «Но письма
как нас теперь отыщут?» – думал я.
И в грустном небе журавлиный клин
плыл мимо треугольником солдатским.
1974




Лишь нами и дышат матери. А мы далеко-далече.
Как выдох и вдох, чередуются прощания наши и встречи.
Лишь нами и дышат матери. Взойдя на вершину возраста,
смертельно они задыхаются от вечной нехватки воздуха.

Подушечкой кислородной письмо моё где-то в пути.
1976

Насколько можно верить нашим компьютерам, где на дисках
скопилось огромное количество стихов, принадлежащих перу
отечественных и зарубежных авторов, – невозможное все-таки
произошло: Лев Аксельруд никого не повторил. Взять хотя бы
карандашный рисунок поздней осени: испокон веков стоял он
перед глазами у всех живущих, не исключая и поэтов. Однако
увидел его и воплотил в слове только один из них.

Впрочем, и остальное, о чем идет речь в приведенных выше
стихах, он увидел и ощутил как бы впервые, словно множества
строк о журавлях и письмах, о прощаниях и встречах не суще-
ствовало до него вовсе. Первозданная свежесть образов, чистота
чувства, высокая простота присущи и другим, на вечные темы,
стихам поэта, в которых он тоже никого не повторяет. Вот,
например, строки о ранней весне. В первом, прекрасно инстру-
ментованном фрагменте, в его счастливо найденном слове «крах»
разве не слышится крик ворон?

Taют силы зимы, и картаво
у дороги, погрязшей в полях,
разоралась воронья орава:
«Крах! Крах! Крах!»
1969



К морю катится белая армия льда.
Отступает, неся по дороге потери.
Вдоль реки, за таёжную землю держась,
льдины, льдины лоснящиеся лежат.
Те, что выбросились на берег.
1993

В березке, без чьей белизны и «пейзаж пресноват», Л. Аксельруд
видит «соль российского леса». Он вспоминает своего отца,
портного по профессии, не вернувшегося с той большой Войны:
«B небе – ножницами – прожектора». Он любит город, в котором
живет много лет, город с его современными проспектами и
«сельскими уголками», любит родной переулок, где по утрам,
«запрокинувши гребень, петух своё горло // прополаскивает зарёй».

Глядя на знакомую чету, думая о любви, о родстве душ, поэт
замечает, что «супруги с годами становятся // похожими друг
на друга, // как день и белая ночь...» Стоя на берегу моря, созерцая
его необозримое пространство, он как человек ничтожным
себя тем не менее не ощущает:

Paзвe прибой – не двигатель вечный,
не маятник тысячелетий? Сверяю
время своё по нему.
1989

Цитирование стихов Льва Аксельруда на вечные темы нетрудно
и продолжить. Но даже то, что приведено здесь, говорит само
за себя. Результат нашего, можно сказать, тестирования на
предмет поэзии как таковой и ее самобытности оказался на высоте…

Каждый новый писатель неминуемо вступает в единоборство со
всей предшествующей и современной ему литературой. Лучшие ее
достижения, тем более классика, – тот строгий оселок, который
испытывает автора на творческую самостоятельность, особенно
при обращении его к традиционным темам. Самодостаточность,
непохожесть, единственность, всегда отличавшие каждого крупного
художника, характеризуют в полной мере и поэта Л. Аксельруда.

К примеру, на тютчевское «лишь паутины тонкий волос блестит
на праздной борозде» он еще в 1957 году, т. е. будучи юношей,
достойно ответил миниатюрой о засеребрившихся паутинках при
сентябрьской, до времени густой, листве: «Как видно, бабье
лето, молодясь, // выдёргивает первые сединки».

Годы спустя, как бы в ответ на классическое «гремят раскаты
молодые» и «повисли перлы дождевые», прозвучали его строки
«Прошёлся гром по всей клавиатуре» и «Блеснула в тёмном небе
мысль угластая –// гром раскатился в лестных комментариях».
А также: «Дождь сегодняшний не переходит в снег – // остаётся
собою. // О как радостно ветки // себя подставляют ему! //
Капли, капли – прообразы почек». И еще:

В часу полночном высветило лестницу,
зигзагами идущую с небес.
Споткнувшись в наступившей тут же темени,
как яростной, подробно, оглушительно
вниз по ступеням прокатился гром!
1986

Предвидим возражение: дескать, тривиальные ныне «перлы» да
громовые «раскаты», были при Тютчеве достаточно свежи. Но ведь
и образы Л. Аксельруда в этой и в других главах данной работы
отмечены, на наш взгляд, первородством.

«Я сердце вьюгой закрутил», «Гуляет ветер, порхает снег», и
«Только вьюга долгим смехом заливается в снегах» – так ведет
себя блоковская зимняя стихия, словно по-цыгански шумно
загулявшая в открытом поле. Белая стихия присутствует и в
творчестве Льва Аксельруда, но иной норов у нее, иной голос,
несколько приглушенный, по-домашнему задушевный:

Завьюжить бы твои воспоминанья
подобно ветру за стеною нашей,
что уровнял пригорки и ложбины.

Пусть буду для тебя я первым снегом.
Будь для меня единственной землёй.
1976

Или:

Как вода круговертью в стиральной машине,
до упаду пурга наработалась ныне.
Стеллажом многоярусным высится ёлка.
Снег бельём на зелёных полках.

Мать-природа, устав, лишь к утру прилегла.
1973

Кроме шелестящего зимою дуба («Личность. И в листопад
не растерял себя»), поджарого, высоченного тополя («Бульваров
и аллей вперёдсмотрящий») и темнеющего кипариса, «нефтяным»
фонтаном устремленного «в вечернюю высь»,

у Л. Аксельруда встречается и береза, весьма отличающаяся от
своей есенинской сестры: «Жаркими брызгами наземь летят //
листья берёзы плакучей. // Ствол белотелый и ветви её, //
в чьих очертаньях – блаженство само, // душ золотой принимают».
И еще пример с его неожиданной, современной ассоциацией:

Лесную темь пронзает светом лазерным,
идущим из глубин самой земли.
Русь, ты извечный генератор квантовый,
что излучает в небо и в грядущее
берёз высоких белые стволы.
1984

Навстречу широко известным пастернаковским строкам с их
весьма эффектным, гиперболически-комнатным образом Кавказа,
который «был весь как на ладони и весь как смятая постель»,
Л. Аксельруд мог бы с полным основанием выставить свои строки
о тех же горах, увенчанных семицветным коромыслом и словно
увиденных автором с космической высоты.

На гранитных плечах Кавказа
под тяжестью выгнулась радуга:
на одном конце этой радуги
Чёрное море качается,
Каспий плещется – на другом.
1981

Исследователи, обращающиеся к творчеству Бориса Леонидовича,
нередко, в качестве примера его «огромного пантеистического
чувства», почтительно цитируют строфу, в которой не он, поэт,
а сам дождь сочиняет стихи: «Отростки ливня грязнут в гроздьях
// И долго, долго, до зари // Кропают с кровель свой акростих,
// Пуская в рифму пузыри».

Примерно о том же самом, но совершенно по-своему и, как видно
невооруженным глазом, не менее выразительно пишет представитель
другого поколения поэтов – Лев Аксельруд:

Прибой растекается мыслью по брегу.
Стремясь её выразить посвежей,
пообразней миру преподнести,
он зримо один за другим выдаёт
свои – белым кружевом – варианты.
1991

Одно из довольно известных иронических стихотворений
В. Маяковского заканчивается на такой грустноватой ноте: «Вот
и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова». По сути, этой же
извечной, лирико-философской теме жизни и смерти посвящены
давние, но нисколько не постаревшие строки Л. Аксельруда.

Снежинки? С высоты холодной вечности
на белых парашютиках спускаются
последние секунды года.
В комок сжимаю снег, с земли подобранный.
Вот на ладони – вся, пожалуй, жизнь.
1973

Короче говоря, поэт Л. Аксельруд никогда ни к каким школам
не примыкал, никаким модам не следовал, никому в литературе
не подражал и до сего дня действительно, как до нас утверждали
критики, похож в ней только на самого себя. А такое по силам –
лишь талантам выдающимся!

==================================================
КОНЕЦ СТАТЬИ ТРЕТЬЕЙ, которая соответствует третьей главе
послесловия «Лирическая энциклопедия века» к четырехтомному
Собранию сочинений поэта Льва Аксельруда.
Авторы послесловия – Наталья Ивановская и Иннокентий Ермаков
при участии выдающегося русского ученого, культуролога,
литературоведа, поэта, переводчика,
академика Сергея Сергеевича Аверинцева (1937 – 2004).