Великий мастер малой формы

 
В своем «Поэтическом словаре» справедливо утверждая, что
«стихотворная миниатюра – труднейшая форма лирики, доступная
только большим мастерам», что для нее характерно «глубокое
содержание при безукоризненно отточенной форме», А.Квятковский
в качестве примера приводит в основном восьмистишия.

Что ж! Достижения наших поэтов в области столь короткого
стихотворения – налицо. Но много ли найдется у нас крупных
мастеров, пишущих миниатюры в одну, две, три строки или
хотя бы традиционные четверостишия? Что же касается пятистиший,
то Лев Аксельруд (на счету которого их, только опубликованных
в разные годы и давно нашедших своего читателя, – два нынешних
полновесных тома), является, пожалуй, единственным мастером
такого масштаба в русской литературе.

Профессиональный миниатюрист в русской поэзии – явление
исключительно редкое: здесь требуется особый талант, особое
поэтическое мышление. Конечно, несколько кратких вещиц за всю
свою творческую жизнь может создать каждый. Сочинил – и
выдохся. Ибо где взять мыслей и образов, скажем, на ТРИ ТЫСЯЧИ
миниатюр от одной до пяти строк? Тут автор весь на виду,
теперь пустоту многословьем своим не прикроешь.

Довольно редко встречаются и поэты яркого метафорического
склада. Еще меньше тех, у кого пристальное внимание к слову,
кто слышит его обертоны и семантическую перекличку корней,
кто умеет очистить слово от вековых наслоений и тем возвратить
ему первозданность, кто способен переосмыслить заштампованную
идиому и обновить, пересоздать, сотворить слово в виде
неологизма. Что говорить, каждая такая разновидность таланта –
уже много само по себе. Тем не менее все три феноменом
соединились в поэтической системе Льва Аксельруда.

В ОТВЕТАХ НА ЗАПИСКИ ИЗ ЗАЛА (авторское обозначение стихо-
творного жанра), объединенных общим заглавием «C тысячи точек
зрения» и посвященных самоанализу малой стихотворной формы,
находим следующее о ней лаконичное, глубокое по мысли,
метафорически точное и ритмически четкое определение:

Миниатюра подлинная – это
напёрсточек со звёздным веществом,
что тяжелей земного тепловоза.
Она – та небольшая с виду ёмкость,
куда накачан воздух под давленьем
во много атмосфер. Она – поэма,
где сжатой главкой – каждая строка.
1989

Здесь же автор пятистиший рассказывает притчу о кукушке,
которую спросили, отчего так коротки ее песни. Она ответила,
что у нее их много и потому хотела бы «успеть все миру
подарить». Множество жанров и поэтических форм перебрал за
долгие годы Л. Аксельруд, но всегда оставался верен миниатюре
с ее взрывчатой уплотненностью мысли, чувства, образности,
а также лирических сюжетов.

В себе не Пространство ль и Время само
сосредоточила миниатюра?
Первоначальной точке под стать,
взрывается в душах людских она
своей расширяющейся Вселенной.
2000

Как это ни парадоксально, при всей своей уплотненности
миниатюры Л. Аксельруда внутренне просторны – подобно «почти
незаметной на карте» Земле Обетованной, где, однако,
поместилось «климатических несколько зон». И мастер не мог
не задуматься над природой коротких стихов.

Так, японские миниатюры назвал он поэзией в стиле гомеопатии:
«Разве они в продолженье веков // не воздействуют на людей //
целительно-малыми дозами?» Так, возникло трехстрочие поэта о
лаконизме: «Поместились стихи между вдохом и выдохом, // но
доныне в душе моей отзываются // эхом счастья длиною в жизнь».

Будучи одним из немногих, кто обогащает отечественную поэзию
новыми жанрами (иначе она так и осталась бы на уровне виршей),
Л. Аксельруд в тех же ответах на записки обращается по поводу
своих минатюр напрямую к читателям, словно не доверяет критикам,
тем более «литпатриотам, в сущности – квасным, // во все свои
глаза следящим за // расоподобной чистотой традиций».

Первые пятистишия Л. Аксельруда датированы 1956 годом. В то
время он, студент университета, филолог, безусловно знал, что
«такая форма на островах далёких существует», однако с танка
реально познакомился «лишь десять лет спустя», когда приобрел
изданный в 1966 году в переводе на русский язык томик Такубоку
Исикава. А между тем у молодого поэта в его «тетради общей
насчитывалось к этому моменту» уже сотни полторы собственных
пятистрочий – независимых, своеобразных, в рифму и без нее.

Так поэту Л. Аксельруду выпала возможность сопоставить свои
и чужие миниатюры. У читателей и литературных критиков
возможность сравнить их появилась позже: год 1974-й (большой
цикл пятистиший в сборнике «Груз»), год 1976-й (книга
«Перекрестки», полностью состоящая из пятистиший, первый
подобный опыт в русской литературе), год 1980-й (сборник
«Голоса» - три книги пятистрочий под одной обложкой).
В последующие годы опубликовано еще несколько книг миниатюр.

В этой главе переводные танка и русские оригинальные миниатюры
в пять строк подобраны по принципу хотя бы минимального сходства
тем или каких-либо внешних деталей, чтобы нагляднее показать
глубокие различия не столько двух творческих индивидуальностей,
сколько – далеких друг от друга поэтических систем.

ТАКУБОКУ ИСИКАВА

Лежу на траве.
В голове ни единой мысли.
Уронив помет мне на лоб,
Птица
Играет в небе.



ЛЕВ АКСЕЛЬРУД

Закат передо мной арбузным ломтем,
чья облачная пористая мякоть
чиста. Ведь за секунду до того
осыпалась на землю галок стая,
как будто кто-то семечки стряхнул.
1974

Закоренелый читательский предрассудок... Он и сегодня наличие
в русских миниатюрах Л. Аксельруда именно пяти строк может
запросто воспринять как некое подражание японскому. Между тем
невозможно не увидеть, что русские версии стихов Такубоку и
других (а читатель, говоря о подражании, лишь переводы и имеет
в виду) вовсе не являются пятистишиями в буквальном смысле слова. В большинстве своем они состоят из двух или трех строчек,
подогнанных методом разбивки к искомому числу. Напротив, каждая
миниатюра Льва Аксельруда – это, за редчайшим исключением,
обязательно пять полных строк, отличающихся от переводных танка,
чаще всего верлиброподобных, еще и чеканностью своего ритма.

Заметим в скобках, что танка в оригинале писали в одну, две
или, подобно Такубоку, в три строки: в японской поэзии, в
отличие от русской, понятия «стих» и «строка» не совпадают.
Выходит, и в этом случае миниатюры Л.Аксельруда в пять строк
представляют собой нечто самостоятельное, не говоря уже о
большем, которое «в ответах на записки из зала» открыто сформу-
лировано самим поэтом. О том, что в пятистишиях его, как и
в остальных жанрах, все свое:«мелодика стиха», жизнь, «вокруг
шумящая», и собственная неповторимая судьба, и мысли незаемные,
и чувства, «теснящиеся в этой вот груди». И добавим от себя:
своя философия творчества, природы, бытия.


ТАКУБОКУ ИСИКАВА

Был октябрь.
По сырому, длинному
Коридору
Родильного дома
Шагал я взад и вперед.



ЛЕВ АКСЕЛЬРУД

Трамвай встряхнуло, словно погремушку.
Как на почтамт, вбегаю в дом – туда,
где ждут вестей, шлют передачи, пишут,
где на стене – новорождённых список,
а в нём кричит фамилия моя.
1967

В первой из этой пары миниатюр роддом только назван. В другой,
не прибегая к прямому упоминанию больницы и тем самым сохраняя
тайну до самой концовки, которая тут и взрывается разгадкой, как
бикфордов шнур, – поэт с помощью красноречивых деталей своей
неожиданной, емкой, напряженной ассоциации воссоздает живую
обстановку в комнате ожидания. Принцип бикфордова шнура (или –
ружья, обязательно выстреливающего в последнем акте)является
одной из основ художественной системы Л. Аксельруда: всё, вплоть
до запятой, работает в его стихах. Ничего, как говорится,
не повисает в воздухе.


ТАКУБОКУ ИСИКАВА

Осень настала.
Тревога любви
Не отпускает ни на минуту…
Не спится всю ночь.
Крики диких гусей.



ЛЕВ АКСЕЛЬРУД

Не забудет Земля, как в последний момент
он прозрел, на восток обращённый компьютер,
перелётных гусей за ракеты принявший.

Снова – осень. Сжимается сердце в тревоге:
стаи птиц собираются в путь.
1986

Два примера, две тревоги: одна не выходит за пределы своего
камерно-лирического «я», другая вырастает до размера земного
шара. Традиционные для японской поэзии образы-коды, такие,
как шум осеннего ветра, голос кукушки, лунный свет, ветка
цветущей вишни или, в данном случае, «крики диких гусей»,
не имеют никаких точек соприкосновения с конкретными, в рамках
лишь одного стихотворения, «перелётными гусями» Л. Аксельруда,
несущими в себе печальный отсвет нашей с вами эпохи, чреватой
ядерным апокалипсисом.

Если малые формы дальневосточной лирики в своей образной
системе испокон веков опираются на общепринятые словесные коды,
знаки, символы, то стихи поэта, о котором сегодня речь, тем
более его миниатюры, – это локальные, каждый раз новые и, как
правило, развернутые метафоры, что резко отличает их автора
также и от подавляющего большинства русских поэтов, в чьем
творчестве подобный протяженный прием – эпизодическая редкость.

ТАКУБОКУ ИСИКАВА

Старший сын
Помещика Гокуд
Болен чахоткой, я слышал.
В день его свадьбы
Весенний гром.



ЛЕВ АКСЕЛЬРУД

Ветер выдохнул тост, и над скатертью поля
закачались, друг с другом сближаясь, тюльпаны,
как бокалы с торжественно-алым напитком.
Всласть кому-то проокал коронное «го-о-рько»
захмелевший на празднике гром.
1975

Перед нами, по сути, маленький киносценарий. В ранние годы свои
Л. Аксельруд пробовал себя на поприще вокала, драмтеатра,
изоискусства, хотя в глубине души знал, что непременно будет
поэтом. Что ж, все эти «побочные» способности никуда не пропали:
они сошлись в его поэзии. Не оттого ли так живописны, так озвучены инструментовкой и так артистично сработаны стихи поэта?! Не оттого ли образы в них так кинематографически динамичны и так скульптурно выпуклы?!

Вернемся к формооснове процитированного выше стихотворения,
к его развернутой или, иначе говоря, сквозной метафоре, когда
детали, ее составляющие, работают не точечно,не сами по себе,
а в ансамбле – на протяжении всего произведения и в одном
смысловом, образном, эмоциональном регистре, ибо диктуются
определенным психологическим настроем, каким-то конкретным
событием, обстановкой, воспоминанием. Такой художественный
прием, применяемый автором не только в большинстве миниатюр,
но и во многих «длинных» стихах, является еще одной особенностью
поэтической системы Льва Аксельруда.

Подобная организация стихотворного материала зиждется на живой
взаимосвязи деталей. Стоит только сдвинуть или снять хотя бы
одно слово, даже знак препинания, как нарушается гармония
стихотворения, искажается его мысль. И все потому, что каждая
деталь здесь выверена, точна, находится на своем месте. Именно
поэтическая точность в стихах Льва Аксельруда – то, на чем
сходятся все литературные критики, обращающиеся к его стихам.
Да и сам поэт убежден, что искусство в идеале должно быть
не менее точным, чем так называемые точные науки. Кстати,
писатель Даниил Хармс считал точность первым признаком гения.

Природа сквозной метафоры у Л. Аксельруда многовариантна.
Довольно разнообразны у поэта и композиционное построение
его стихотворений, и функции их частей. Вот о чем размышляет
автор в одном из газетных, более чем двадцатилетней давности,
интервью по выходе из печати своего очередного сборника
миниатюр: «Пятистишие у меня чаще всего состоит из двух
частей в такой пропорции – четыре строки и одна, три строки
и две, отделенные интервалом. Пятая или две последние строки –
своего рода рычаг, с помощью которого я могу преломить мысль,
изменить ее направление, перевести в другой регистр и тем
самым увеличить емкость содержания, образности, чувства.
Концовка миниатюры добавляет в других случаях еще и новый
нюанс, углубляет сквозную метафору, передает авторское
отношение к высказываемому, расшифровывает четыре строки,
являясь ключом к ним, указывает угол зрения и точку,
с которой автор наблюдает за предметом разговора и так далее».

Не бывает больших художников, не владеющих формой, ибо форма,
как известно, – способ существования того, что все мы называем
содержанием. Не будучи эффективно поданным, оно, богатое в том
числе, – всего лишь мертвая груда звуков и слов.

Так, самолет, даже обладающий мощнейшим мотором, обеспеченный
отменным топливом и весьма ценным грузом, никогда не взлетит,
если не получит аэродинамически оптимальную форму.

И в этом смысле пятистишие Л. Аксельруда – тот самый маленький
самолет, в котором нет ничего лишнего, но налицо - своя
гармония и поэтическая точность, редкое чувство меры и
ювелирная отточенность слога, а также подобная кровообращению
зубчатая передача деталей, созвучий, тропов. Не благодаря ли
такой цельности единого художественного организма, миниатюры
поэта, усиленные энергией мысли, отрываются от накатанной
взлетной полосы в новое для читателей пространство?

Час вдохновения – звёздный мой час.
Будто впервые к нему поднимаюсь,
преодолев суеты притяженье.
В чёрной, как ночь, молодой шевелюре
прядь поседевшая – Млечным Путём.
1980

Выступив со своими пятистишиями, Лев Аксельруд, сам того
не желая, посягнул на святая святых русского стихосложения –
на строфу в четыре строки. Располагающий определенным опытом
в написании миниатюр в одну, две, три строки, он, в сущности,
сломал клетку четверостишия, предложив свою, более гибкую,
более разнообразную строфику в те же одну, две, три строки,
которые сосуществуют в границах одного короткого стихотворения.

И если, как утверждает поэт в уже упоминавшихся ответах на
записки из зала, четверостишия с их одинаковым архитектурным
контуром, с четным числом строк и чаще всего перекрестными
рифмами «какой-то закруглённостью страдают, верней,
прямоугольностью», то в асимметричности пятистиший таится
«смысловая перспектива и, безусловно, большая свобода для
зодческой работы» над формой. Над строфикой, в частности.

Суетливо-крикливая стая ворон
не даёт мне покоя. Но вот постепенно
в стройный стан журавлей превращается стая.

Так бывает нередко, ведь речь – не о птицах.
О словах, что ложатся в строку.
1984



Рассказывая детям об искусстве,
ты сам артистом чувствуешь себя.

В класс входит завуч, речь твою обрезав.

С улыбкою урок свой продолжаешь.
Как Паганини. На одной струне.
1986

По главным параметрам миниатюры Л. Аксельруда в рифму ли, без –
плоть от плоти русской поэзии. В то же время, по сравнению с
бытующими в ней формами, миниатюры его, довольно разнообразные
в ритмическом, метафорическом, графическом отношении, – это
иное художественное пространство, иная гравитация, скрепляющая
воедино все детали произведения, все его слагаемые. Это
несомненно иная музыка слова. Иная свобода самовыражения.

Это к тому же принципиально иная, пятеричная система
версификации, когда изменение числа строк в стихотворении
является вовсе не результатом примитивного арифметического
действия, а несет в себе глубоко личное, масштабное,
лирико-философское обоснование, о чем, как мы понимаем,
говорит сам поэт в одной из миниатюр, имея в виду свод
пятистиший в 17 книгах, составляющий половину четырехтомника:

Пятикнижие. Пять человеческих чувств.
Пятилучье руки. Пять живых континентов.
Не оно ли, число, так любимое мною,
для меня обернулось лирической мерой?
Пятистиший моих Книга книг.

Подлинная стихотворная миниатюра – не произведеньице в каких-то
несколько строчек, а видимая, притом острая верхушка айсберга,
что подтверждается глубокими по мысли и чувству пятистишиями
Льва Аксельруда. Возникает резонный вопрос: что, кроме готового
вывода, итога, обобщения, может поместиться на таком крохотном
пространстве? Многое. Ибо высочайшего класса поэт-миниатюрист –
это современный Левша, который способен «на волоске ли, острие
игольном» сотворить чудо искусства.

Глобальное мироощущение поэта, тревожная кардиограмма его
мысли четко прочитываются в следующей миниатюре Л. Аксельруда
о Земле: «Может статься, в межзвёздных просторах одна ты такая.
// Может, ум и душа мироздания – именно ты. // Но черны твои
ночи подобно запёкшейся крови. // И сегодня в набатную Красную
Книгу Вселенной // не пора ли тебя занести, о планета моя?!»
И еще: пейзажная зарисовка, поданная через призму войны:

Костром сигнальным на лугу краснел
калины куст. Всё ниже, ниже туча.
И, стропы дождевые напрягая,
ударилась о землю непогода.
В тылу у лета – осени десант.
1961

Умеющий даже на тесном пятачке миниатюры развернуть
лирический сюжет с его поворотами, глубиной и динамикой, Лев
Аксельруд – поистине современный поэт. Хотя бы потому, что
предельно емкая миниатюризация – веление нашего Времени. Как
века двадцатого, так и нынешнего. Веление, разумеется,
не только в области всепобеждающей электронной техники.


===============================================================
СТАТЬЯ ПЯТАЯ. Соответствует пятой главе
послесловия «Лирическая энциклопедия века»
к четырехтомному Собранию сочинений
поэта Льва Аксельруда. Авторы послесловия –
Наталья Ивановская и Иннокентий Ермаков
при участии выдающегося русского ученого,
культуролога, литературоведа, поэта, переводчика,
академика Сергея Аверинцева (1937 – 2004).