Эта страничка была создана теми, кто любит стихи Аллы Айзеншарф.
Сама Алла Наумовна не бывает в интернете, книги её стихов были выпущены небольшими тиражами...
Стихи публикуются с разрешения Аллы Айзеншарф.
Хочется верить, что они найдут здесь своих читателей, - так же, как нашли их в оффлайне.
---
Из книги «Ночь охранная»
Часть II
* * *
Мы как ветви в саду,
друг на друга навешаны.
Мы с собой не в ладу –
то святые, то грешные.
Не желаем понять
муравьишку под ношею.
И опять, и опять
на круги свои сброшены.
И опять, и опять,
высоте не обучены,
устрашаемся случаю
умереть, умирать.
* * *
Тяжелей покаянья,
невозвратней времён –
тишина узнаванья
тех, кто не был спасён.
И бессонною ночью
у окна в черноту
ты не жди, что воочью
переступишь черту,
оземь кинешься в ноги
и отмоешь слезой
каждый след на дороге
не спасённых тобой.
* * *
Так небо или степь? Он так далёк
замедливший паденье огонёк.
Там темнота на звёзды раскололась,
и ветер или эхо – чей-то голос
в ночной степи, как странник, одинок.
* * *
Нельзя, чтоб ветер лицедействовал,
гулял по спящему лицу,
чтоб шут шутил, злодей злодействовал
в спектакле к самому концу,
чтоб розу отдали в финале
(любовник ранен, не убит), –
но кто же в этом тёмном зале
заплачет надо мной навзрыд?
* * *
Окно открою – ночь, мерцанье
и ветер знобкий и сырой,
и редких выстрелов звучанье,
как будто рядом, за спиной.
Стою, окно не прикрываю,
плотней укутываюсь в шаль.
Что про юдоль земную знают
пророк, и выдумщик, и враль?»
А может быть, бессмертье сами
векам нашёптываем мы,
когда бессонными часами
считаем выстрелы из тьмы?
* * *
Дождь по стеклу отбивает пощёчины,
как сквернословье с губы развороченной.
Ветер в трубе до рассвета глумится.
Не спится.
Вспыхнет в камине сухое полено, -
тени в испуге метнутся по стенам.
Старой, в углу задремавшей собаке,
снится, наверно, весёлая драка,
перебирает ногами, смеётся,
может, огонь принимает за солнце.
Ночь. Выплывают из сумрака лица.
Не спится.
Кто-то стоит и стоит на обочине.
Кто-то стоит. Ничего не отсрочено.
* * *
И этот день уходит понемногу
в торгах, молитве, в песнях и пальбе.
И кто молчит, тот говорит о Боге,
а говорящий – больше о себе.
И пыль клубами всходит над дорогой,
и кто-то тонко плачет на трубе.
* * *
А нас ещё нельзя судить,
пока не кончилась дорога.
Пока, благодаренье Богу,
не истончилась эта нить.
Ещё понять мы не смогли,
как быть с любовью и свободой,
и как скитальцам без земли
освоить землю без народа.
И на песке проросший мак,
и эти тучные оливы –
не откровенье ли, не знак,
как горнее неприхотливо?
* * *
Что думает вода, когда над ней
ночное небо крылья размыкает,
когда в осенней сутолоке дней
несутся листья, пропадают стаи,
и с берегов недвижных нависает
вдруг танец оживающих корней?
* * *
Этот ястреб крыльями не машет,
паруса развесил и завис.
Там, внизу, сейчас он с жертвой спляшет
пляску затихающую – жизнь.
По закону голода и когтя
он во всей округе знаменит,
это высочайшее отродье,
этот площадной антисемит.
* * *
Что думает огонь, когда над ним
глумится ветер и разносит клочья?
как смотрит он глазами ночи волчьей,
когда меж звёзд холодный тает дым!
Маг и скиталец, этот Вечный Жид,
один, посланник Бога во вселенной,
что думает огонь, когда горит
над битвой, на щеках, на свечах тленных?
* * *
Плетясь за гробом, плакала душа.
Она ещё привыкла к телу этому,
привыкла улыбаться не спеша
сверчку и стеблю, солнышком согретому.
И над свечой субботней затихать,
и трепетать над явленною строчкой.
Душа не знала – как ей было знать? –
что срокам расточительны отсрочки.
Она плыла, покорная судьбе,
поверх голов над вереницей скорбной.
И кто-то плакал, видно - о себе.
Так плакал хорошо и непритворно.
* * *
Вершим без единого слова
мгновенный и праведный суд,
не столько за капельку крови –
за долгий неистовый зуд.
Глядишь – и его бы стерпели
(куда уже наше ни шло!),
когда бы и душу, и тело
одно только это и жгло.
Не глядя, откинули трупик,
не глядя, обтёрли ладонь.
А где-то по крышам, по хрупи,
по листьям метнулся огонь.
* * *
Хожу по траве,
а в ней муравьи и улитки.
Зря на праздник меня пригласили.
* * *
Птица упала –
перья взметнулись и кружат.
Медленный танец эха.
* * *
Белый вьюнок
к замшелому камню прижался
в детской печали.
* * *
Может, это последняя осень?
Столько ветра,
столько птиц в облаках.
* * *
НА ЧЕРДАКЕ
Воркуют голуби, и дождь стучит по крыше,
здесь даже то, что выше, тоже слышно.
Вот почему небесные чертоги
так к чердакам опасливы и строги.
* * *
Хожу, хожу по берегу реки,
и жизнь, и смерть - уже такая малость.
Кому сказать, что из моей строки
единственное слово потерялось?
* * *
Апрель – апрель весёлый дуралей
кружил меня, смеясь, лохматил косу,
и всё смотрел в глаза мои без спросу.
Такие ветры веяли с полей,
и так не близко было до покоса.
* * *
Никого уже не ждёшь.
Ждёшь, но звать не хочется.
А в окно стучится дождь –
сторож одиночества.
А в окне клубится тьма,
вспугивает свечи.
В кисти древнего письма
прочитают: «Вечер...»
* * *
Твоя смятенная рука
вдруг на плечо моё ложится.
Так на закате лепит птица
крылом усталым облака.
Так осторожно ищет взгляд
глазок небесний в разнотравье.
Лежит рука, и мир исправлен.
И только память невпопад.
* * *
Я шла обратною дорогой,
там были не мои следы.
И вечерело. И тревога
уже дышала с высоты.
И торопились птицы в гнёзда,
и затухали облака.
Следы... А это странник поздний
куда-то шёл издалека,
и чуть обозначались звёзды,
шатры, шатры и берега.
* * *
Сколько ни стой у моря,
только волна приходит.
В полночь – лунная пена,
в полдень – зеленоводье.
Сколько ни слушай ветер, –
птица стенает, птица.
Тот, кто на зов ответил,
в небе сейчас кружится.
Сколько в глаза ни смотришь,
ах, золотые кони!
Ах, молодые! Вот лишь –
вынесли б из погони...
* * *
Задуло свечи сквозняком –
мороз по коже.
Незваный – не входи в мой дом,
и званый – тоже.
Сейчас всё сбудется сполна,
до дна, как надо:
за все победы тишина
повиснет рядом.
* * *
Сядь около, как в лодке на реке,
и ничего не говори, пожалуйста,
не отзывайся даже самой малой малостью,
пока рука приветится в руке.
Пока неповторимый этот миг
нас двух в неизречённости застиг.
* * *
ПЕРЕД ВОЙНОЙ
Был ветер, ветер, и неосторожно
день разгорался, как последний день.
И говорила об одном и том же,
о чём-то женском, тучная сирень.
Вздымала руки, осыпала росы,
пчёл зазывала на корткий пир.
А мир ещё не чувствовал угрозы,
ещё сиренью задыхался мир
и в спальне лепестки кружил без спроса.
* * *
Не отвечаешь? Мне знаком
язык надменного молчанья.
Я и сама плачу изгнанью
тяжёлым этим языком.
Я и сама высокий бред
своим губам не доверяю.
Я только аду, только раю
ровесница. Мне столько лет.
Иного возраста не знает
поэт.
* * *
Осень, осень – лохмотья и лохмы,
и дождя незатейливый сказ.
До безумия сучья усохли
и цепляют нечаянно нас.
Всё, что должно, уже приключилось
с листопадом и птичьим гнездом.
Вон как ветер припас под окном
золотую и медную милость.
Друг мой, долго тебе ещё снилось
небо звёздное с острым серпом?
* * *
Говорю себе: «Сон - и не боле.
И не верь этим снам, не верь.
Может, где-то в пристрелянном поле
плачет маленький раненый зверь.
Может, ветка скребётся о ставню,
может, кто-то по крыше идёт?»
Как ты мог меня с этим оставить
на всю ночь, на всю жизнь напролёт?
* * *
Тополей незажжённые свечи
я, быть может, ещё воспою,
если будет когда-нибудь нечем
мне молитву закончить мою.
Мужичка-муравьишку под ношей,
и весёлый ромашковый сон,
и тебя, что случайно заброшен
в этот день из каких-то времён.
* * *
Когда их было только двое
на всей земле средь пенья птиц,
средь молний, ливней и зарниц, -
каким провидческим покоем
ещё дышало с этих лиц.
Совсем немного мать-природа,
любя, проделала витков,
и дикий лик людского сброда
осыпан пеплом с облаков.
* * *
Я терпелива. Что мне времена?
Что мне сейчас в их стойбище убойном?
Прошла война – и кончилась война.
Потом другие приходили войны.
Горела, умирала и стократ
душа, измучась, покидала тело.
А что живу, – ну кто же виноват?
Вон сколько гор, как я, окаменело.
* * *
Я не знаю, как иначе
эту жизнь прожить мою.
Плакать хочется – пою,
а любовь нахлынет – плачу.
Перед праздничной толпой,
на лугу перед покосом
я стою, как на погосте,
с непокрытой головой.
* * *
Две тайны на земле, две тайны –
любовь и смерть. В чаду, бреду
одну открыла я случайно,
и за второй с тех пор иду.
Она же, вдруг меняя лики,
ветра, огни и времена,
одна любви равновелика,
и неподвластна ей одна.
* * *
Нежно, как живительные воды,
как цветенье яблони за домом,
что-то прикасается знакомо
через расступившиеся годы.
И стоит светло и беспричинно
облаком, надеждой, удивленьем.
Золотые редкие мгновенья,
остальное всё – неразличимо.
* * *
МОРОЗ
На розовых щепках
припаяны крепко
не капельки пота,
не россыпи рос...
Какие леса
заровняли метели,
какие леса,
если щепки летели
до самого неба,
до праздничных звёзд!!!
По жилочкам ржавым
ступает держава,
промёрзшие кости
летят под откос.
* * *
МОНОЛОГ ГУСЕНИЦЫ
Что там жизни скоротечность, -
скачут, носятся, трубят.
Ты шажком, длиной в себя,
измерять попробуй вечность.
И чтоб каждый стебелёк
в измеренье это лёг.
* * *
Сырые поленья никак не горят.
Что может огонь, когда плачут поленья,
когда заоконный берёзовый ряд
небесного света встречает явленье?
Ни дьявольских плясок, ни гика погонь.
За дверкой печною, что может огонь?
* * *
Но если Всё и Ничего – две тайны,
лежащие за кругом бытия,
зачем меж ними оказалась я
с молитвою моей исповедальной?
Здесь зелены рассветы и трава,
и муравьи изысканно красивы,
здесь обжигают звёзды и крапивы,
и друга неизбежные слова.
Но вдруг я в этом круге не случайно,
и _ничего_ и всё_ – одна лишь Тайна?
* * *
И что ей, бесплотной, за дело,
куда её ветры несли?
Она до земли долетела,
от неба до самой земли.
До чёрной, в исплаканных травах
и в корчах застывших корней.
Есть что-то от высшего права,
от высшей свободы у ней.
* * *
Ну как же можно, как же можно,
презрев провидческие сны,
проснуться так неосторожно
до звука первого весны?!
Ещё взлелеяны обманом,
лежат чистейшие снега.
Да не коснётся их нога
горячим следом правды бранной!
* * *
Круги взволнованные вальса,
биенье ласковых ладош.
Он по-апрельски был пригож,
и мне повесою казался
неудержимый этот дождь.
А он – небесный свой предел
вот только что преодолел.
* * *
НА КЛАДБИЩЕ
Что-то дни здесь делают –
завтрашний с вчерашним?
Поливают белые
в головах ромашки.
Обтирают мрамор,
зажигают свечи.
Всё готовят к самой-
самой главной встрече.
Низко тучи грудятся,
птицы в них – пророчицы.
Здесь такое чудится –
уходить не хочется.
* * *
Я не лукавлю – смерти не хочу
как подаянье или как награду.
Но чтоб она была мне по плечу,
мне жизни бремя вынести бы надо,
и чтобы всё, что скроется из глаз,
душа запечатлела про запас.
* * *
Наверно, так остыли небеса,
так задолжала вечность у мгновений, -
горят, горят великие леса
в своём земном последнем исступленье.
А тут и я в печи поленья жгу
и как-то жду с собою примиренья.