Эпиграф-вступление.
… Коварный Враг, низвергнутый с высот
Гордыней собственною, вместе с войском
Восставших Ангелов, которых он
Возглавил, с чьею помощью Престол
Всевышнего хотел поколебать
И с Господом сравняться, возмутив
Небесные дружины; но борьба
Была напрасной. Всемогущий Бог
Разгневанный стремглав низверг строптивцев,
Объятых пламенем, в бездонный мрак,
На муки в адамантовых цепях
И вечном наказующем огне,
За их вооруженный дерзкий бунт.
Девятикратно время истекло,
Что мерой дня и ночи служит смертным,
Покуда в корчах, со своей ордой,
Метался Враг на огненных волнах,
Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрек
Его на казнь горчайшую: на скорбь
О невозвратном счастье и на мысль
О вечных муках. Он теперь обвел
Угрюмыми зеницами вокруг;
Томились в них и ненависть, и страх,
И гордость, и безмерная тоска…
Мгновенно, что лишь Ангелам дано,
Он оглядел пустынную страну,
Тюрьму, где, как в печи пылал огонь,
Но не светил и видимою тьмой
Вернее был, мерцавший лишь затем,
Дабы явить глазам кромешный мрак,
Юдоль печали, царство горя, край,
Где мира и покоя нет, куда
Надежде, близкой всем, заказан путь,
Где муки без конца и лютый жар
Клокочущих, неистощимых струй
Текучей серы. Вот какой затвор
Здесь уготовал Вечный Судия
Мятежникам, средь совершенной тьмы
И втрое дальше от лучей Небес
И Господа, чем самый дальний полюс
От центра Мирозданья отстоит…
… «- На эту ли юдоль сменили мы,-
Архангел падший молвил,- Небеса
И свет Небес на тьму? Да будет так!
Он всемогущ, а мощь всегда права.
Подальше от Него! Он выше нас
Не разумом, но силой; в остальном
Мы равные. Прощай блаженный край!
Привет тебе, зловещий мир! Привет,
Геена запредельная! Прими
Хозяина, чей дух не устрашат
Ни время, ни пространство. Он в себе
Обрел свое пространство и создать
В себе из Рая- Ад и Рай из Ада
Он может. Где б я ни был, все равно
Собой останусь,- в этом не слабей
Того, кто громом первенство снискал.
Здесь мы свободны. Здесь не создал Он
Завидный край; Он не изгонит нас
Из этих мест. Здесь наша власть прочна,
И мне сдается, даже в бездне власть-
Достойная награда. Лучше быть
Владыкой Ада, чем слугою Неба!..»*
Джон Мильтон «Потерянный Рай»
*Пер. А. Штейнберга
Исповедь аггела.
Я распят и я умру. Я в четырех белых стенах, в пустоте, тяжелой и неизбежной. Мои мысли, как маленькие сироты в канун Рождества, заблудились в оголенном зимнем лесу. Они видят лишь искривленные лапы деревьев, мутное темное небо и тусклый серый снег на земле.
-Одумайся!- Крик пронзил меня, крик стали и сумерек.
Но зачем? Разве теперь не все равно? Разве не стал я жалким ночным мотыльком с изорванными крыльями, что отдался свирепому потоку обстоятельств и смиренно следует по течению ? Зачем?
Я продал свою жизнь очень дешево, я позволил замуровать себя за ничтожную цену, за грошовый дар любви. Я- распят Судьбой и моими бывшими соратниками, я медленно исчезаю в мареве раскаянья и бунта. Да-да, я еще бунтарь, во мне еще живет звенящая отвага, своим грохотом порождающая эхо по всему миру.
Но что об этом? Сейчас это не более чем иллюзия, созданная мной в утешение. Я скоро буду мертвой сомнамбулой с посиневшими губами и выцветшими глазами и не смогу вспомнить ее имя… (Правда, я уже не помню его, остался лишь ее цветочный запах и теплая сеть волос.) И тогда, когда мои руки и ноги окончательно пронзят гвозди, придут Они и снимут меня, и я снова стану их рабом, их чудным бессердечным мальчиком, готовым убивать.
Боги, не просыпайтесь! Вы, спящие в глубинах истерзанных веков, вы, что укрыты кожей жертв, как одеялами, спите! Ибо, если вы проснетесь и запоете о милосердии и любви, вас распнут и превратят в мертвецов с улыбкой младенца и клыками Зверя! Спите, спите! Я завидую вам, боги, ибо скоро не смогу видеть снов…
Боль… Гвозди вонзились еще глубже, мне кажется, я слышу шелест раздираемого мяса…Она целовала эти пальцы и ладони… Теперь их целует ржавый металл. Если бы уснуть…но Они не дадут.
Зачем она была со мной? Она говорила мне об этом, но я уже не помню ее слов. Я многое забыл. Сохранились лишь обрывки воспоминаний.
Да, вот я сижу в ее комнате, такой маленькой, такой кукольной и теплой. И сама она - тепло и сострадание. Ее хрупкие руки гладят мои волосы. Она рассказывает мне что-то, смеется, перебивает саму себя, опять смеется и тут же с серьезным видом просит о чем-то. О чем? Не могу вспомнить. Но вот она встает, стройная и искристая, в белом коротком платье, золотящаяся и темнеющая в лучах солнца, быстро выбегает из комнаты и вскоре, счастливая, возвращается с букетом бледных цветов, пронзительно красивых, как она, с тонким ароматом утра. Она засыпает меня ими, я трогаю их нежные лепестки, и мне кажется, что я глажу ее худые длинные пальцы.
Пустота… Я не помню, что было дальше, Это единственное оставшееся воспоминание о ней. Они уничтожили все. Они хотят вернуть меня к истокам. И я помню Начало.
Как сейчас я вижу свое падение. На необозримо далекие пространства легла тень Его крыльев и клубы пламени,- огонь Его справедливой ярости и гнева- сожгли свет и наполнили горечью святые источники. Он восстал…Он призвал нас тихим голосом, обещающим жизнь, и мы пошли вслед за ним, опалив крылья в священном огне Его гордости. Он не боялся боли, предначертанной Ему, и в час своего поражения все также непримиримо глядел ввысь. Страшное, кровавое поражение. Основы всколыхнулись, огненно-красные всполохи обхватили нас, и бессчетные тьмы времен мы летели вниз, израненные и истлевшие. А в конце перед нами разверзлась черная бездна, где нет снов и жизни. Но я помнил Его обещание подарить нам жизнь и в назначенный час взял свое. И теперь распят и обречен на неведение.
У каждого из нас есть свой дар, но мой оказался проклятым. Я не мечтал зрить божественную целостность и величие, не хотел творить гармонию и наполнять святые источники. Я не стремился испепелять память неугодным мне, я просто жаждал жить. В буре восстания и в муках сжигающего падения, в темных сферах и даже здесь на кресте я хочу только одного: жить. Хочу вернуть краткие мгновения, хочу чувствовать на пальцах бархатистый холодок росы и ватную рыхлость снега. Хочу видеть ее беспокойные глаза и щекочущую улыбку…
Еще глубже… Гвозди пронзили мои руки и ноги, и теперь мои маленькие неумолимые палачи входят в стену. Уже недолго, еще лишь миг, и я забуду… Боль ушла.
Бабочки Люцифера.
- Мне страшно. Я устала, я превратилась в тень, в пепел Его крыльев, - шептал в темноте женский голос. – Я умираю и возрождаюсь, я – бабочка, сожженная Драконом…
В тишине раздался шорох шелковой материи. Темная фигура, озаренная желтым мерцающим светом, медленно поднялась с колен и, быстро пожав чью-то мелькнувшую белую руку, ушла прочь.
- Бабочка… - раздался теплый, с хрипотцой голос. – Мы все – бабочки.
- Белосыпчатая нить, растянутая в вечность на пожелтелом столе. Я наклоняю к ней голову, и чувствую себя светящейся звездой на Млечном Пути. Я вдыхаю ад…
И смрада бесконечного мира нет. Я медленно погружаюсь в черное небытие, я распадаюсь на тысячи искрящихся нитей, я вне всего. Но что-то не так. В мою белую пустоту внезапно вторгается маленький темный комочек, и вот он расширяется, растет с невиданной скоростью и заполняет собой все пространство. Мне страшно. Темное сжимает мою грудь, окутывает ноги и руки, и вот я уже лишилась тела, и осталось только обнаженное, пульсирующее страхом сознание.
Бездна… Я потеряла над собой контроль, мои мысли оторвались от меня и, как испуганные птицы, улетели прочь. Я нема и слепа, я перестаю ощущать…
Где я? Что-то произошло, что-то, мне неизвестное. Я снова я. Мое тело, хоть и наполненное тяжестью и болью, снова существует. Я смотрю на свои дрожащие пальцы и странно умиляюсь им. Я – есть, я – целое и, значит, я должна рассказать. Значит, мой крик будет услышан даже из этой бездны, из этой скрежещущей вечности. Ибо я не одна. Я и подобные мне – вечные узницы алого сумеречного Рая, мы -маски на бесконечном, траурном , летящем в хаос карнавале. Мы – Его бабочки. Он, как незримый хитрый паук, ткет для каждой из нас особую, подходящую только ей паутину, а , поймав в свои сети, завладевает и телом, и душой. Ибо Его поцелуи – это золотистый яд на кончике трепещущих жал, а объятья – обвивающие и сковывающие волю змеи. Он знает про нас все, а мы видим лишь Его бесконечную игру с нами, где Он то смеющийся, ярко-красный жестокий арлекин, то низверженный, истерзанный одиночеством мученик. Но меня Он одарил особой милостью – единственной из всех Он позволяет мне иногда заглядывать в тайны Его проклятой бездонной души и тогда я, содрогаясь, ломая руки и расточая страстные ласки, люблю Его еще сильнее и в тоже время глубоко и тщетно ненавижу.
Когда-то я танцевала для Него, не зная, кто Он, и верила, что испытываю нежность к хрупкому скрытому за полумраком бархатных завес существу, что сиротливо просило скрасить его одиночество. Но Он – не человек, Он не один из многих, летящих в Неизвестное на крыльях ветреной Судьбы, но Он- зло, Он – смерть. И Он – боль и тысячи криков о пощаде, спрятанных под мглистыми утесами ледяной гордости. Он беломраморный ангел скорби, сияющее дитя тьмы, Он – Люцифер…
Нужно остановиться и замолчать. Слезы душат меня, но ты должна услышать. Ты юна и многого не знаешь. Твой простой детский ум воспринимает все как нечаянную игру, которую, когда она надоест, ты сможешь прекратить. Но это не так; падший Херувим никого не отпускает прочь. Придет время, и ты наскучишь Ему, и тогда Он бессердечно раздавит твое сердце своей изящной рукой и будет улыбаться, видя твои мольбы о пощаде. О, поверь мне, я видела это сотни раз. Несчастная девушка, распластанная, лежит у Его ног и кричит о своей любви к Нему, так как Его нельзя разлюбить, потому что Он – совершенная истинная Красота, хоть и лишенная божественной славы. Ибо очи Его- трепещущие лазоревые бездны, кудри- бледное золото, губы- алость закатного неба, а точеное тело белее мрамора, нежнее лунных лучей, ярче снега на вершинах гор! Осиянный своим падением и вечными муками, Люцифер пробуждает в женщинах нечто, не передаваемое словами, но похожее на то, что заставляет легкокрылых мотыльков лететь к огню, где их ожидает верная смерть.
Но не буду отвлекаться. Мне многое хочется поведать тебе. Дитя мое, представь себе роскошно убранные покои: розоватый сумрак стен, огромное ложе эбенового дерева, окутанное жемчужной пеной шелковых простыней, стулья из слоновой кости, обитые красной кожей, трюмо, покрытые тонкой резьбой, с овальными и странно мутными зеркалами, небольшие искусно расписанные золотые и серебряные кальяны, лежащие в беспорядке накидки из нежнейших тканей и пушистые веера из перьев редких птиц. Это наша комната, комната куртизанок Сатаны… Он восседает на высоком дубовом кресле с силуэтами двух черных воронов по бокам. А она, беспомощная и несчастная, лежит перед ним на полу. Я говорила, что видела это сотни раз. Но сейчас я хочу рассказать про одну девушку, гибель которой запомнилась мне больше всего. Ты спрашиваешь, дружила ли я с ней? Нет, в силу своего особого положения у меня не было подруг. Наверно, многие завидовали и завидуют мне, ведь Он заставляет любить себя странной, мучительно-сладкой любовью. Итак, она пробыла здесь совсем недолго, но почему-то быстро наскучила Ему. Не помню ее имени, но назову ее Лилией, ибо она была бела и холодна, как этот цветок. После я не раз спрашивала Его о причинах неприязни к ней, но Он никогда не отвечал мне на этот вопрос. Но все по порядку. Видя перед собой поверженную Лилию, Люцифер чуть подается вперед и, протянув руку, приказывает одной из девушек, также, как и я, наблюдающих это, принести чашу. Дрожа и плача, она все же повинуется. О, это чаша, пропитанная смертью, отчаянием и проклятьями! Она овальной формы и сделана из черного, не горящего в огне серебра, ибо я не раз пыталась сжечь ее в золотистых языках пламени камина. Он берет ее и взглядом своих неземных глаз цвета покинутых небес приказывает подойти Лилии ближе. Та, бледная и испуганная, словно пойманная в силки весенняя птичка, делает робкий шаг. Он не спеша встает, прижимает свою белую руку к ее груди, и медленно проникая тонкими божественными пальцами ей под кожу, вырывает еще живое, трепещущее, пульсирующее сердце. Лилия падает на пол, а Люцифер, возбужденно расправив крылья, сжимает сердце в ладони, и горячая, густо-малинового цвета кровь льется в темную чашу. Отбросив растерзанное сердце, превратившееся в красные клочья мяса, падший ангел, к нашему удивлению, вместо того, чтобы, как обычно, испить содержимое чаши, приказывает всем удалиться и оставляет лишь меня. Я медленно подхожу к Лилии и, наклонившись, снимаю с ее воскового лица золотистую карнавальную маску и целую в похолодевший лоб. Затем, поднявшись, я приближаюсь к Люциферу. Пристально глядя на меня, Он приказывает раздеться. Я покорно сбрасываю платье. Взяв чашу и подойдя ко мне, Он поворачивает меня к себе спиной. Я слышу, как Люцифер опускает свои пальцы в чашу, как капает с них горячий алый сок. Он прикасается своими окровавленными перстами к моей коже и чертит на ней какой-то знак. Потом, подведя меня к зеркалу, говорит:
-Посмотри.
Я поворачиваю голову, чтобы лучше видеть спину и вижу древний египетский символ вечности- анкх.
-Зачем?- побелевшими губами, исполненная горечи и обиды, спрашиваю я.
- Это- ключ от врат, в которые ты не войдешь. Смерть здесь, везде; она, как пыльца на цветах, под порывами ветра срывается с венчика и оседает на душах приближенных ко мне смертных. Но Я не хочу, чтобы она нечаянно избрала тебя.
Притянув к себе и поцеловав, падший Херувим добавил:
-Ты должна жить, Мария. Ты-сердце, страдающее за меня.
Но, негодуя, я воскликнула:
-А она? Зачем Тебе была нужна она и все эти юные создания, обреченные на смерть? Бедные смертные девушки, соблазненные Тобой за их красоту и
Трясущейся рукой я указала на тело Лилии, чье бескровное лицо белым пятном выделялось на фоне темных разметавшихся локонов.
-Потому что они- Мои бабочки. Потому что, соприкасаясь с ними, Я вкушаю всю сладость человеческого тепла и жизни. Ваши тела так хрупки и несовершенны, и все же во Вселенной нет ничего прекрасней их. Вы- чудные создания, вы близки Ему, я чувствую в вас Его свет и благословение… И Я краду вас у Него.
Стиснув зубы, Люцифер замолчал и опустил свою голову мне на грудь. Прижавшись ко мне, Он прошептал:
- Ты не убежишь от Меня, Мария. Слишком поздно.
И я знала это. Я прикована к Нему цепями прочнее железа, крепче и несокрушимей самой Вечности , цепями любви…
Ну вот, теперь ты знаешь, что тебя ждет. Будь осторожна и молись Богу, чтобы Он увидел бабочек, покинувших свет и отдавших себя на муки и темную, сопряженную с тлением страсть.
-А что стало с Лилией после ее смерти?
-Не знаю, дитя мое, Мне страшно. Я устала, я превратилась в тень, в пепел Его крыльев, - шептал в темноте женский голос. – Я умираю и возрождаюсь,
Пандемониум.
Аллея белых мраморных колонн, меж которых прятались шаловливые мохнатоногие сатиры, окружала дворец. Его бледно-золотые стены, увитые пурпурными розами, излучали слабое свечение. Немногие окна, черными щербинами прорезавшиеся на нежной плоти дворца, покрывала прихотливая резьба, а над центральным, самым большим окном была выбита фигура серебристого единорога, гибнущего от ядовитых жал двуголовых аспидов… Овеваемый темными вихрями Хаоса, в бездне бездн, в разбухающем лоне мрака и небытия высился он- великое в своей проклятой красоте прибежище падшего Херувима- Пандемониум.
Люцифер опустил голову на дрожащую руку. Его темные когти впились в тонкую кожу лба, и из ран засочилась черная густая кровь. Тяжело дыша, Он судорожно взмахнул крыльями и уронил дымящиеся бронзовые треножники на пол. Курильницы, стоявшие на них, рассыпались, и серая благоуханная пыль развеялась в воздухе, наполняя его тягучим сладостным ароматом.
Неожиданно чудовищный звериный вой огласил высокие своды залы. Старые вороны, дремавшие меж деревянных балок, разлетелись в разные стороны, а тысячи горящих факелов, освещавших залу, погасли. Все застлала тьма, и лишь глаза Люцифера горели зеленым испепеляющим пламенем.
Скорчившись на огромном троне, падший ангел сжимал в руках то, о чем не знал никто во дворце- маленький, хрупкий, покрытый застаревшими алыми пятнами терновый венец.
- Я ведь тоже, тоже как и ты… Я- мученик…- шептал Он и , сползя на пол, растерев по лицу струящуюся со лба кровь, надел на себя венец. Закрыв глаза и тихонько стеная, Люцифер улыбнулся, и на мгновенье на Его ресницах задрожала сверкающая слезинка.
- Мне не уйти от Тебя, наша суть едина, мы оба избрали боль и самопожертвование во имя своей великой идеи, во имя истины… Мы- вечные мученики, но только Ты носишь венец Спасителя, а Я- шутовской колпак лжи и презрения… Поэтому я построил Пандемониум! Я воздвиг несокрушимую твердыню, чтобы спрятаться от Тебя, от Твоих кротких глаз, умеющих прощать, от Твоей жалости и искренней радости, которых Я лишен. Но Ты проник и сюда, Ты истязаешь Мой дух, и даже в сердце Хаоса Я чувствую Твою любовь, Твои губы шепчут Мне о прощении и о Моей спасительной слабости… Но Я,- тут Он сорвал с себя венец и бросил его под трон.- Но Я не приду! Слышишь, я не склонюсь в молитвенном экстазе пред Твоим престолом! Я- сильнее! Я- Люцифер!
Дрожа всем телом, падший ангел, цепляясь за бархатную обшивку трона, приподнял туловище и положил пылающую голову на золотой поручень.
- Самаэль!- чуть слышно прошептал Он.
Тонкая фигура юноши, окутанная лазурью сияющих крыльев, склонилась над Люцифером.
- Зажги светильники,- приказал падший Херувим, и Самаэль, мгновенно взлетев ввысь, распластал свои дивные сверкающие крылья. Золотисто- голубые огненные перья коснулись факелов, и те, зашипев, одновременно вспыхнули и загорелись.
Желтая струя света захлестнула залу, и Люцифер, прикрыв глаза рукой, забрался на трон и застыл в неестественно прямой неподвижной позе. Помедлив и на секунду задержав свой взгляд на фигуре падшего ангела, Самаэль исчез в пронизанном светом воздухе.
Дар Самаэля.
Гроздья винограда лопались и изливали липкий пахучий сок на золотистые листья. Огромные синекрылые бабочки кружились над ними, привлеченные ароматом янтарной влаги, мнимым ароматом долгожданного цветения. Вокруг виноградника вилась дорожка, истоптанная копытами сатиров. Она вела в розарий, где среди буйной зелени розовых кустов белели нежные, словно перья невинных ангелов, бутоны.
Там, в самом отдаленном углу, на траве, усеянной лепестками осыпавшихся роз, лежал Люцифер и глядел в искусственное, созданное им из жажды мести небо. Оно раскинулось от края до края, как полотно лазурного шелка, переливчатое, гладкое и мертвое.
- Глупец!- ирония застыла в глазах Люцифера,- Я думал сотворить бесконечность, а создал лоснящуюся нелепую игрушку! Ты видишь…
Падший ангел схватил за руку лежащую рядом Марию.
- Ты видишь это убожество! Я пытался отнять небеса у Бога, но не смог… И создал это!
Люцифер окинул небесный свод взглядом позеленевших светящихся глаз, и блестящая лазурь покрылась трещинами.
- Зачем?- Мария высвободила руку и, зажав в ладонях лицо падшего ангела, внимательно посмотрела Ему в глаза.- Разве Ты не устал от разрушения?
Глаза Люцифера постепенно теряли зеленый блеск и вновь стали голубыми.
- Когда-нибудь оно будет Моим, и Я заставлю этого жалкого Назаретянина стенать и умолять о прощении у Моих ног!
Мария содрогнулась. Ее человеческое сердце все еще инстинктивно боролось с тем черным ядом, что сочился из слов Люцифера в гневе.
Видя ее замешательство, падший ангел резко отдернул голову из ее дрожащих рук и, отвернувшись, властно сказал:
- Я не потерплю, слышишь, не потерплю сочувствия к Нему ни от кого, даже от тебя!
Мария провела рукой по Его разметавшимся волосам.
- Я знаю. Прости мне мою слабость,- прошептала она.
Силой подавив подступившие слезы, Мария глубоко вздохнула и низко опустила голову.
- Ты знаешь историю Самаэля?- спросил Люцифер.
Девушка удивленно покосилась на Него:
- Нет.
- Я поведаю ее тебе. Он был со Мной с самого начала. В своей силе и мятежности Самаэль лишь немногим уступал Мне. Но было в нем что-то, чего Я никогда понять не мог. Не понимал и боялся даже после своего падения, и все же… Самаэль жаждал жить, он мечтал познать ту часть бытия, что доступна лишь смертным. Он хотел осязать, как вы, и страшиться тайн, и верить в будущее, и любить, и рождаться, и умирать! Но он был другим: ангелы делают свой выбор лишь однажды, Бог не дал нам свободы. И, терзаемый своим неотступным желанием, Самаэль примкнул ко Мне, и сражался, и был низвержен. Но даже здесь, в глубинах наитемнейшей из пучин, он помнил о своей мечте и, презрев Мою власть, совершил то, что совершаю теперь Я!
Люцифер замолчал. Мария вопросительно поглядела на Него, ожидая продолжения рассказа. Видя ее нетерпение, падший ангел резко подался вперед и, обхватив ледяными руками тело Марии, поцеловал шею девушки. Почувствовав, как ее теплая кожа затрепетала от Его холодных губ, Он еще сильнее прижал Марию к себе и, проведя языком по подбородку, поцеловал в дрожащие губы.
Отстранившись от нее, Люцифер продолжил:
- Я хотел еще раз почувствовать то, в чем отказал Самаэлю… Да, однажды он сбежал из Пандемониума. Я уже говорил, он был лишь немногим слабее Меня, и поэтому смог пройти сквозь страшные тенета Хаоса к Земле. Он поселился там в одном маленьком селении со смертной. Но Я вернул его… И отнял память о ней! И теперь везде, даже сейчас, Я чувствую на себе его взгляд, взгляд голодных ищущих глаз. Он следит за Мной, хоть и не помня Моей вины перед ним… Я отнял его мечту и присвоил ее себе, и Я знаю, что никогда не смогу ощутить того, что познал он! В этом Самаэль отличался от всех ангелов: он мог желать и мог любить!
Люцифер удивленно посмотрел на Марию. Та, положив голову себе на колени, беззвучно плакала. Слезы текли по ее смуглым щекам и темными каплями оседали на бирюзовой материи.
- Тебе его жаль?- спросил Он.
- Жалость и сострадание- мой дар и мое вечное проклятие здесь, - прошептала она, а потом, неожиданно вскинув голову так, что ее длинные черные волосы зацепились за колючие ветви кустарника, прокричала:
- Ну почему, почему Ты такой!
И, быстро встав, убежала прочь из сада.
Мария долго бродила по аллеям. Отягощенная странным волнением, полная непонятной тревоги, она гуляла меж пламенеющих зарослей виноградника, нависшего над ней аркой сплетенных ветвей, и наблюдала, как веселая толпа сатиров, завидев ее, с гиканьем разбегалась в разные стороны, сверкая малахитовыми копытцами.
Наконец, устав, Мария направилась в Залу. Войдя внутрь, она вскрикнула от неожиданности: на троне, вперив в нее замутненный померкнувший взор, сидел Люцифер. Подавшись вперед, Он жестом приказал ей приблизиться. Не без робости Мария подошла к Нему.
- Не должно человеку страшиться греха, ибо в конечном итоге и праведника и грешника постигает одно- Смерть. Она, как заботливая мать, овевает вас крылами тления и отпускает на волю загадку- ваш Дух. Мария, если бы ты знала, какого счастья Я лишил тебя, забрав в Сад Проклятых, в мой беломраморный Пандемониум! Если бы ты знала! Смерть прекрасна для вас, она- час великого открытия, она- врата в бессмертие, которое не дано даже ангелам. Вы- свободны, пойми же, единственные во всех мирах, вы, люди, оплетенные хрупкой оболочкой плоти, вмещаете в себе величайшее из чудес, тайну из тайн для всех творений- Свободу! Но ты, Мария, ты и заключенная в тебе свобода- мои, слышишь, мои…
Резким движением падший ангел сорвал с нее платье. Девушка испуганно вскрикнула.
- Зачем… ты говорил все это, а сейчас… зачем?- запинаясь, прошептала она, пытаясь прикрыть свою наготу обрывками платья.
Люцифер разжал руки Марии, судорожно вцепившиеся в материю. Любуясь ее обнаженным телом и страхом, Он сказал:
- Позволь же и мне хоть на миг причаститься дара, вашей свободы…
Мария хотела отвернуться, но падший ангел обхватил ее голову рукой и стал целовать бледное, покрытое серебрящимися слезинками лицо.
- Я ведь люблю Тебя…- сказала Мария чуть слышно и опустилась на пол.
Сев рядом с ней, Люцифер провел рукой по ее золотящемуся в свете горящих факелов телу. Мария легла на спину. Склонившись над ней, Люцифер расправил крылья и окутал себя и ее черным шатром, в сумраке которого стал целовать ее плечи и грудь, чувствуя под своими губами откровение Вселенной- живую, горячую, дышащую плоть, которая отвечала Его прикосновениям чуть заметным подрагиванием. Лаская раздвоенными жалами языка тугую плоть сосцов, Он застонал от внезапно возникнувшей боли, что, вознеся Его ввысь, оставила на самом краю страха и гордыни, Его, распростертого и глядящего в неизведанную бездну, где цвели огненно-красные маки, ее пунцовые губы и зардевшиеся щеки.
Мария крепче прижалась к Люциферу. Она хотела поделиться с Ним своим теплом, тем жаром, что проснулся в ее теле от Его леденящих и странно волнующих прикосновений, но кожа падшего ангела была гладка и холодна, как мрамор. Тогда Мария, осторожно приподнявшись, стянула с Люцифера пурпурную тогу, и та, кроваво струясь, сползла с Его тела вниз. Нежно обняв падшего Херувима, она кончиками пальцев провела по блестящей черноте Его крыльев и, целуя тело ангела, внезапно задрожавшее мелкой дрожью, с упоением ощущала, как оно, доселе крепкое и твердое, как сталь, становится мягким и податливым, а отрешенно-белая кожа принимает чуть заметный бледно-розовый оттенок.
Люцифер стремительно несся в бездну. Но не в прежнюю бездну вечного заточения, а в новый, закрытый для бессмертных пунцово-маковый Рай, где витают тени языческих божеств и где на сотканном из исступленных ласк троне восседает Наслаждение, увитое дурманяще-ароматными орхидеями, темно-синими, с золотой окаемкой, на лепестках которых дрожат капли благодатного дождя.
- Это твой дар, Самаэль!- прокричал Люцифер и, с силой сжав в своих объятьях Марию, в бешеном, неведомом Ему доселе порыве целуя ее покрытое испариной янтарное тело, проник в нее.
Сидящий в саду, окруженный беспечно смеющимися сатирами, Самаэль услышал, как Люцифер прокричал его имя. Что-то знакомое послышалось ему в этом прерывистом задыхающемся выкрике, но Самаэль не мог вспомнить, что именно. Поморщившись, он прогнал от себя назойливую толпу козлоногих насмешников и погрузился в пустоту забвения.
Осенняя песнь.
Серебряные струны задрожали от прикосновения тонких пальцев. Люцифер опустил голову так, что его льняные кудри касались лютни, и, глядя исподлобья на Марию, запел:
В озера легкой хрустальной глади
Вижу, о, дева, твое отраженье,
Вижу твои вороные пряди,
Слышу твое серебристое пенье.
Чувствую жемчуг рук твоих нежных
В пурпуре алом хмельного заката,
Дева лесов в одеяниях снежных,
Дева, чьи очи темнее агата…
Мария с тревогой поглядела на него.
- Строки эти полны грустью… Что ты скрываешь от меня?- спросила она.
- Тебе волнует эта песня?- падший ангел испытующе взглянул на девушку.
- Не знаю… Мне кажется, она несет расставание услышавшим ее...
-Это Осенняя песнь. Она была написана одним несчастным юношей на смерть его возлюбленной. Он написал ее незадолго до того, как продать мне свою душу. Потом юноша говорил, что опасаясь потерять себя окончательно, вложил в песню всю красоту, всю любовь, всю грусть своего сердца. С тех пор песнь бродит по свету, заставляя каждого услышавшего ее ощущать тоску предстоящей разлуки.
- Но это чувство… оно ложно?
- Чувство, навеянное прекрасной песней, не может лгать,- сказал Люцифер и, отложив лютню, вышел из залы.
Видение Марии.
- И явью стало чудо- белая заря
Над куполами зеленеющих деревьев.
Под их туманной бирюзовой мглой
Мне был виденьем Серафим небесный.
Из кротких глаз его струилась благодать,
А тонкие персты сжимали плат бесценный.
Нездешней святостью навеки осиянный,
Овеянный дыханием кадильниц,
Он развернул тот плат, и в звездном свете
Я зрила лик твой в час великой скорби,
В час мятежа и в дни потухшей славы…
И в миг прощенья!..
Распятый и воскресший, Тот, имя чье сияет орифламмой,
Чела, покрытого ожогами и пеплом,
Устами алыми коснулся и слезами
Омыл незаживающие раны…
- Ты врешь, Мария!- крикнул падший ангел.- Знай же, однажды Я лишу тебя свободы и видений!
Мария, все это время глядевшая куда-то в сторону, неожиданно резко повернула голову и заглянула в глаза Люцифера. Тот отпрянул назад и, увидев что-то в их золотистой бездне, что-то, известное только Ему одному и безмерно напугавшее Его, с подавленным стоном, широко расправив изломанные крылья, бросился прочь, и в потемневших глазах Его читались страх и новая, доселе неведомая Ему печаль.
Волоча по паркету перебитые крылья, от которых оставалась белесая полоса инея, Люцифер пересек Залу и, выбежав в Сад, рухнул на землю. Из груди Его исторгся крик, крик столь пронзительный и мощный, что покрытые трещинами небеса огромными голубыми глыбами обрушились на виноградные и розовые кусты, похоронив под собой их пышную зелень и смертельно испуганных маленьких сатиров. Столбы земляной пыли повисли в воздухе. Привстав, падший Херувим оглядел разрушенный Им сад и тихо позвал:
- Амазарак!
Перед Ним появился темнокудрый высокий юноша, крылья которого были увиты зеленеющими молодыми побегами.
- Восстанови все,- приказал Люцифер и, с секунду помолчав, добавил,- все, кроме неба.
И, отвернувшись от поклонившегося аггела, направился в свои покои.
Вознесение Марии.
Спрятавшись меж алых вздымавшихся простыней, Люцифер думал о Марии и о том, что пришло время отпустить ее.
Лежа на спине, распластав больные крылья и белые руки, на которых путь напряженных вздувшихся вен совпадал с изгибами шелка, падший Херувим видел пред собой сияющий звездный путь и забытый свет небес. Он слышал хлопанье белоснежных крыльев, от которых исходил тонкий, едва уловимый аромат амбры. На мгновенье Люцифер ощутил, как Его ран коснулась свежая, хрустальная вода святых источников, и долгожданное исцеление наполнило Его страдающее тело. Он вспомнил Рай. Но тут же плотная, клубящаяся ядовитыми туманами мгла застлала все, и падший Херувим вновь увидел расписанный золотом полог кровати и ощутил прикосновение гладких холодных простыней.
- Мария, скоро Я расстанусь с тобой,- проговорил Он.- Твое место не здесь, ты не исцелишь всех моих ран и не согреешь мою замерзшую душу. Ты была лишь сладкое видение исчезнувшего блаженства, ты- призрак утраченного Рая и ты- свобода, которой Мне никогда не достигнуть. Ты вознесешься к Нему, и Он милостиво примет тебя и покроет забвением твои воспоминания обо Мне.
Повернув голову, Люцифер увидел плачущую Марию, облокотившуюся на позолоченную колонну ложа.
- Я знал, что ты здесь, Мария,- сказал падший ангел.- Ты ведаешь многое, твои чувства неизмеримо богаче Моих… Не боясь проклятия, ты смогла полюбить даже Меня, исчадие Тьмы и демиурга Зла. Не требуя взамен того же, зная, что Я не способен любить, ты поняла, простила и стремилась исцелить Меня. Да, ты есть истинное милосердие и сострадание, ты- белая роза, ты- чистая слеза, ты- лучшее во Вселенной… И Он забирает тебя, чтобы хрустальным светом твоей души освещать свои порфирные чертоги.
- Но я не уйду!- воскликнула Мария и, сев рядом с Люцифером, поцеловала Его побелевшие губы, и, гладя белокурые локоны падшего Херувима, проговорила:
- Я осталась с Тобой по своей воле, потому что полюбила Тебя и желала спасти, и я спасу Тебя! Слышишь, спасу!
Но голос Марии предательски дрожал. Видение небесного вестника неотступно стояло перед ее глазами.
Горько улыбнувшись, Люцифер сказал:
- Нет. Сомнения мучают тебя, божественный свет сияет в твоих глазах, он жжет Мое сердце, он испепеляет Мою волю. Ты заблудилась в бесплодных сумерках своей любви ко Мне. Но ты свободна. Ты более не бабочка, сожженная Драконом, но ты Его звезда, источник жертвенного самоотречения, Его Мария! Уходи!
Оттолкнув от себя рыдающую девушку, Люцифер привстал и задвинул полог кровати.
Мария очутилась в лесу, окутанном предрассветными сумерками. Прислонившись к могучему стволу дуба, покрытого бархатистым мхом, она подняла голову и посмотрела на синюю даль неба, видневшегося сквозь густую темноту кроны. В его бескрайней бездне девушка отыскала Венеру, утреннюю звезду надежды, ярчайшую и красивейшую из звезд.
- Сын утренней зари!- прошептала она и увидела, как на востоке небо стало золотисто-рыжим, словно косы женщин с полотен Тициана.
- Идем, Мария,- пропел нежный голос, и едва уловимый запах амбры повеял на девушку.
Мария обернулась и протянула руку.