Было много самозванцев, как и в любом царстве, и никто не виноват в этом. Как рассказать о Луне тем, кто никогда ее не видел? Люди нетерпеливы, так пускай себе вдоволь спорят и ошибаются, пока не взойдет из-за кромки леса перламутровый диск.
Подлинных властителей пришло четверо.
Тот, кто пришел первым, имел власть над радугами, водопадами и над солнечными лезвиями, вонзенными в слоистые толщи моря. Блеск снежной пыли, золото меда, колосьев и плодов, чьим соком можно захлебнуться, как чрезмерной радостью, - все это было его забавой, его ризами, кровью и плотью. Его глаза были зелеными, одежды белыми, а тело – бронзовым. Журчание белых, синих и зеленых ручьев, звон лопающихся почек, гул жарких лугов были его музыкой. Он превращал мир в хрустальную колбу, вскипающую мириадами радужных пузырьков. Любить его означало растворяться, как крупинка соли, в играющей волне, и прорастать золотыми ветвями в лазурную высоту. Но пришло время мучительного рождения, и я родилась в объятия Второго, онемев от боли.
Второй повелевал мраком всякого рода: отрадным и ужасным, леденящим и ласкающим, мраком глубин и высот, пещер и нор, зашторенных альковов, запечатанных сосудов и запертых ларцов, где хранят осколки ночи и прошлое. Он стремительно и бесшумно скользил по тем кромешно-темным коридорам, которые мы видим, закрыв глаза. Он владел черными, фиолетовыми и пурпурными водами, - теми, что затопляют сознание умирающих, страдающих и охваченных страстью. Его глаза были огромными и бесцветными, а тело – бескостным телом оборотня. Он являлся в образах совы, пантеры и летучей мыши, а иногда садился на мою ладонь угольно-черной бабочкой – такой бархатистой, что пальцы дрожали от желания сжать ее. Он искушал и подчинял, этот Второй, ведь чернота означает непостижимое, а непостижимость неотразима.
Но вознесся Третий, и вознес меня над землей, где делили власть свет и тьма сердца. Этот не знал границ. Он был сух и строптив, как те деревья, что цепляются за отвесные скалы. Его глаза меняли свой цвет, а музыкой его был ветер. Во власти Третьего были ураганы и смерчи, и дыхание крошечных существ, но также чума, мор и повальное безумие. Его нельзя было любить, но покоряться ему означало расти, то есть открывать ум смерти, бесконечности и одиночеству.
Треугольник был так чист, тверд и идеален! Так безупречен! Четвертый явился в снах, и эти сны были кощунством: мерещился мерцающий пунктир и некая точка – перевернутое отражение вершины. Третий, смеясь, называл Четвертого своим двойником. Этот Четвертый не открыл мне природу своей власти.
Он казался то покорным, то торжествующим, вспыхивал и исчезал, как алмаз в черном потоке. Он говорил мне:
- Только то, что вмещает противоположности, способно жить. Вот секрет вечности… Все ужасно, но ничто не ужасно. Все ужасно, прекрасно, бренно, вечно, истинно, иллюзорно, справедливо и несправедливо, низко и свято.