"давай я вырежу тебя
внутрисебя?
из наших общих букв, заводов, переходов,
из наших общих смехов, и знакомых
твоих забуду, на прощанье
отсалютовав по-волчьи?
давай я выветрю тебя
из своих мечт, прощаний и страданий,
из наших общих ожиданий, и желаний,
из темноты кофеен, кухонь, баров,
из недомытых тротуаров,
из остроты невстреч?
давай я выкину тебя за грань
окна, в бреду метаясь по кроватям,
проставлю метки, точки, знаки
запутавшихся препинаний, а потом,
свернусь у ног твоих заброшенным котом,
усну и не увижу то, что снится?
давай - один толчок и колесница
жизни, смерти, недопитой боли,
моих запуганных жестокостью побоев,
моих винтовок, призраков-конвоев,
моих дождей бессмысленно курящих
умчится вдаль?"
шептавший говорящий
закрыл глаза и не увидел неба.
он знал, что он ни разу рядом не был,
не укрывал собой, играя как по нотам
в игрушку-нежность. он летал в болотах
и щелкал буковки
пятьсот щелчков затвора.
и может, после промаха, переговоры
не начались бы столь стремительно к концу.
он знал, ему улыбка не к лицу. глаза сдают
врагу все позывные.
и только псы, собаки земляные, дождутся плоти.
он стукал в клавиши, сражаясь с темнотой.
она катилась бочками на север.
он выл, и алый мертвый вой...
она - смеясь, стучала в ответ "newer
mind". он тихо таял. сверху капал снег.
собаки молча цепко взяли след.
"давай, я разорву все нити,
кожи, нервы. ты знаешь, там,
за поворотом, небо. я спешу.
мы не увидимся. и я не подышу
морозной осенью на вязь седых ресниц
твоих заснеженных гробниц
пропал слуга. прости.
я выжег все. окостенело.
там - суицид у грез.
ты - с ним. я с ними.
...ну вот, ты снова в слезы
но все-же поделю deletе на три:
на то, что "мы",
на "там, где он"...
последнее написано в бреду:
"то, как ты ночью жаришь рыбу".