ХРОНИКИ РАСЦВЕТА И ЗАПУСТЕНИЯ
___________________________________
***
Качает ветер сохнущую простынь.
Я позабыл зачем я в город вышел.
И как слепой стою на перекрестке
Все кончено – а я зачем-то выжил.
Я что-то вспомнил, но забыл про это.
Вот солнце - время свернутое в трубку.
Вот лето,- я забыл, что значит «лето»,
Мне самому себе поверить трудно.
А раньше думал: ни конца, ни края…
Но, как зимой, последний лист древесный –
Не доживаю, недоумираю,
По праву -- не земной,
Но -- больше не небесный
Весна, 2004
***
Как товарные впрямь поезда
Катят дни тяжелея от влаги.
Там на скользкой подножке солдат
Недокурок хоронит в обшлаге.
И о родине глядя назад
Напевает тихонько солдат.
Дуговое движенье примет
То съезжает игла его взгляда
То пронзает досужий фрагмент
Проступивший из общего ряда.
Хорошо с проводами парить
Ни о чем и ни с кем говорить.
Хорошо отрешенно смотреть
На пустые красивые дали
Бляху неторопливо тереть
И не думать что станется дале.
Так уже и не скажет солдат
Где перед этой жизни где зад.
Как бы заново встретясь с собой
На вагонной подножке опасной
Он отрекся от мысли любой
Что была бы пустой и напрасной.
Хоть куда ему хоть на убой
Индевеет пушок над губой…
Это было недавно — давно
Это было когда-то тогда-то
Это было немое кино
Я был в роли немого солдата
Поезд шел громыхали пути…
И теперь продолжает идти.
ДЕНЬ
Сегодня день чужой и странный,
Как птица мертвая, лежит.
Недвижим воздух бездыханный;
В ознобе солнца луч дрожит.
Я самому себе не верю,
Что этот трупно-сладкий тлен,
Что только знака ждет за дверью,
Не примет ничего взамен.-
И, кажется, глаза сквозные,
Свои досматривая сны,
Блуждают - пристальные злые, —
Не с той, а с этой стороны.
ФРАГМЕНТЫ
Фрагменты военных действий
Над белизною трав. Луна и фантазии.
Кисломолочное детство.
Герои цедят сквозь зубы трофейный нектар.
Звоны гитавр, суета, лицедейство…
Пилот Соломон смотрит любимый фильм.
Это же полный катарсис — как играют!
Пилот Соломон сделал бы мир другим, —
Не то чтобы лучше — но там, где не убивают…
Гаси бортовые огни и лети в темноте.
Однообразностью стерты ориентиры.
Уже безразлично, что о тебе скажут те,-
Тебе все равно не наследовать их квартиры.
Гаси бортовые. Герои устали от
Себя же в себе вечного превозмоганья…
Пилот Соломон и штурман его Ланцелот,
Сквозь пустоту несутся к концу мирозданья.
1998, 2000
***
В городе непогожем
Что ни себе, ни людям,
Что до краев исхожен
И где мы уже не любим,
Где, как космиты, вились
Мы не в своей тарелке,
Где мы остановились,
Как часовые стрелки,
С жизни сняты стропила,
Но горизонт разграблен
И будущее наступило,
В своей темноте, на грабли.
Что тебе в настоящем,
Если ты не отпущен?--
Лишь притворятся – зрящим,
Чувствующим, живущим.
22 марта 2004
ОВЦЫ
Я пел твоим овцам бернесом про тёмную ночь
Я вёл их к ручью где офелия яблоком дышит
Где ветер сухую осину как разум колышет
И стонет вода навсегда уходящая прочь.
Но овцы влюблённые в осень крошились и дрябли
Кидались под поезд и всё озирались окрест
Их тонкие ножки похожи на детские грабли
Их нежные плечи устали нести этот крест.
Их глупые мысли сгущали языческий сумрак
Я вёл их к ручью но они подбирали грибы
И ели грибы и запасливо клали в подсумок
Готовя себя для нелепой ничтожной судьбы.
1993
К ЕВГЕНИЮ
Евгений, друг, и ты, конечно, прав
Болящий дух врачует песнопенье,--
Но что нам делать с прелестями клав,
Что, принципы невинности поправ,
В постыдное нас вводят исступленье?
Отдаться на заклание семье?
Или взбодриться семенным каналом?
О, как мне опостылели оне!
А утешенья не найти мне – не
(тойсть ни) в большом,
Не говоря о малом.
Гармонии таинственная власть,
Хоть и вздымает дыбом шерсть на теле,
А всё ж не облегчает плоти часть,--
И вот, хожу я -- взмылен, на пределе,--
И хочется Елену мне украсть.
Иль поскорее сделаться седым,
Старцем, классически слезоточивым,
И время тороплю, но время – дым;
А мир, как гривна – кругл и неделим,-
Что ж остаётся? -- быть велеречивым.
2002
ВРЕМЕНА ГОДА
1.
У каждого свой бог
Он то смешон, то страшен
То корчится в гвоздях
То лентами украшен
То в тельнике — бухой,
То в кайзеровской каске…
Вы разберитесь там,
А я коту колбаски
Пойду куплю…
2.
Нет, не легкость —
Опасливая самонадеянность:
Горожане, идущие в церковь —
Идут мне навстречу…
Младенчески желтый первоцвет
Еще не подозревает
О связи и заговоре вещей.
3.
Побелела от снега земля.
Почернело от водки лицо.
Ночью я выхожу на крыльцо,
Чтоб послушать свои замедля-
ющиеся мысли…
4.
Дала кассирша сдачу,
Взяла собака след,
А небо так прозрачно,
Что ясно – Бога нет.
По гильзам сигаретным
Расстрелянной зимы
Мы знаем о запретных
Историях земли.
Душа неторопливо
Пускается в бега,
Как лень неприхотлива,
Как баловень блага.
И я за ней неслышно
Бреду -- куда она,
И ветра мной колышет
Теплая волна.
***
Все это так похоже на "увы",
Что отцепилась голова моя,
И покатилась в спутанные рвы,
Проклятья во все стороны плюя.
А вечер надзирателем ходил,
Не различая ни один вопрос,
И огоньками в темноте светил
Своих неистощимых папирос.
1998
НЕТ СМЫСЛА ЧИТАТЬ ЮНГА
Пещерой речи ходят тени смыслов.
На корабельной палубе – огни.
Но кажется они от нас всё дальше.
Вот кто-то с берега платочком машет.
Дымится костерок у края мыса.
И мы уже забыли -- кто они.
В пещере каменной нашли бутылку водки.
На корабельной палубе – дымы.
Но, кажется, мы потеряли разум,
Когда кричим все обо всём и разом,
Отдавши дань сомнительной находке,
Забыв, в запале, кто при этом мы.
Огромное пустующее море.
Скрути воображения штурвал.
На берегу – скучающие пери.
Критически осматривая берег,
Он сам с собою раздражённо спорил
И нетерпимо пуговицы рвал.
ЧАЕПИТИЕ
К хозяину приходит гость
Негромко кость стучит о кость
Хозяин произносит “здрасьте”
Недопроявленные страсти
Повешены на тайный гвоздь…
Кипит пузатый самовар
И жирный вертится омар
Напоминая о Хайяме
Напоминая пахлаву
Не вызывая похвалу
Кот подает себя к столу
Приправленный в помойной яме…
Беседы катится пятак
То засверкает вдруг, то так
Скрипит телега разговора
Не въедет на чердак никак…
Но холодно от коридора…
Гость говорит: все ерунда
Хозяин произносит: да
Не продолжая предложенья
И все довольны, все тогда
Хохочут до изнеможенья…
Но вскоре допит самовар
Доеден сладостный омар
В тарелках панцирь Дон Кихота
Какой пример! Какой кошмар!
Вот многотомная зевота
Торопит шапочный разбор
Хозяин-гость идут во двор
Весенний снег лежит творожный
И диск луны как мухомор
Большой, багровый и тревожный
ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЕНРИХА
Прежде по двести лет не меняли номера телефонов
И найдя бывало старую записную книжку
В ещё добротном с тиснением переплёте
На котором голубь над полосатым шаром
Вьётся с несоразмерною веткой в клюве
И полустёртая надпись ПОЧТА или же НЕЧТО
Найдя её и открыв и полистав немного
Ты убедишься в прошлого власти над нами
И ты отложишь до поры её в сторону ибо… Ибо
Слишком часто забьётся немолодое сердце.
Лишь потом когда ты заваришь чай и раскуришь трубку
Угнездив удобно обмякшее тело в кресле
Лишь тогда и никак не ране ты снова её откроешь
И она на немалый срок соберёт всё твоё вниманье.
Это ж прямо какие-то унесённые ветром
Просто какие-то опавшие розаны или листья
Ах, так вот вы какие недолгие миги счастья!
Лишь одно всякий раз неизменно сбивает с толку
Что за странная надобность в новой явилась книге
В той чьи скользки листы а переплёт вульгарен
В аляповатых мадоннах клуни и бритниспирсах?
Ведь старая хоть и стара а уж ни чем не хуже
Даже лучше скажу вам намного намного лучше
А тем паче и номера телефонов остались всё те же
Да и адреса уж тем более не изменились
Для чего им меняться? Какой в этом смысл? Хоть и правда
В силу возраста или фатальной болезни
Кое-кто взял да и отбыл в края иные.
Но остался номер. О человеке он говорит немало
И порой даже больше чем сам человек поведать
Мог о себе и беря ещё то во вниманье
Что за последние двести лет а может и больше
Номера телефонов ни разу не поменялись…
ПОД ЗЕМЛЁЙ
Человек под землёй --
Человек на месте.
Говорят, там черви,
Пики, тузы и крести.
Я служил под землёю в воздушных войсках,
Как цветок, обречённый на вазу,
И за топливом бегал в холодных носках
На ближайшую лётную базу.
А, когда засыпал, приходили ко мне
Неуёмные народовольцы
Поиграть в домино у меня на спине
И в ушах раскачать колокольцы.
Девять лет, как молочные девять зубов
Из младенческой выпали пасти.
Двух друзей схоронил и влюбился в любовь,
Совершенно лишённую страсти.
Человек под землёй – это больше, чем крот,
Он растёт под влиянием чувства,
Иногда достигая глубинных высот
Под мучительным небом искусства.
Человек на земле – это не человек,
Это, в худшем значеньи, историк,
Перепутавший пальцы прозрачные рек
С пересохшей перчаткой риторик.
Я служил под землёю, в неловком тепле,
И досужих наслушался мнений,
Но мне было не хуже, чем вам, на земле,
А, тем более, виснущим в мёртвой петле
И лишённым последних сомнений.
ИЗ “ИЦЗИН”
Три голоса сплетаются в канат
И тянут колокола кружку,
Пока четвёртый, их молочный брат,
Китайскую калечит погремушку.
О сколько лет порублено в салат,
Истёсано на лагерную стружку!
Сменяется семейный сталинград
Нирваной нервов, смотанных в катушку.
Осталось только – выйти из палат,
Достать из холодильника чекушку
И слушать на крыльце вечернюю кукушку,
Накинув распоясанный халат.
15.04.2004
В ПАРКЕ
Самодовольные мамаши
Гуляют шёлковых детей,
Ребёнок кукишами машет
И весь обосран до локтей.
Скрипит стальная колымага,
Судьба висит на волоске…
А я, задумчивый имаго,
С волшебной палочкой в руке,
Всё что-то чиркаю в блокноте,
Хрустальных дней сдувая пенки,-
Мамаши медленно проходят,
Я созерцаю их коленки;
Ребёнки раздувают щёки,
Дудя в свирепую дуду,
Но у меня глаза – как щёлки,
Я не иду на поводу.
Не для того я здесь врастаю
В скамейку, ног уже не чуя,-
Ещё мгновенье – и растаю,
И вместе с пухом улечу я –
Над этим замкнутым пространством,
Над этой улицей без лиц,
Над этим безнадёжным царством
Грудных детей и глупых жриц…
Или, иначе, для чего я
Сижу, глаза в траву закинув?-
Трёхдневная на роже хвоя,
Обрезанная пуповина…
Иль, может мне, как садоводу,
Приятен лиственный узор?-
Так, дайте, дайте мне свободу,
Я искуплю в ней свой позор!
***
Провидец солнц предпочитает север
И сероводородная среда
Слегка заела, блажь сошла, как сели.
Как только сели – кончилась среда.
И, кстати, водка. Это было внове.
Из добровольцев обновить запас
Я помню девушку на конкурсной основе
И юношу, с лицом, как ананас…
Когда ж они вернулись, стало ясно,
Что пятницу увидят только львы
И что поход их не прошёл напрасно,
А нам, помимо выпивки, – увы.
Какая чушь! Скорее в глушь, в Саратов,
Там, говорят, на улицах кизил --
Рви не хочу; накушаюсь салатов
И отрешусь от беспробудных зим,
В чьих нишах желатиновые лампы
Ещё сильней сгущают темноту,
А на прохожих – меховые латы,
И жаловаться (разве что коту)
Так хочется, мол, здесь тебе не место,
Что от вина опух, как кирасир,
И не поймёшь, где шляется невеста
И слишком дорог в лавке керосин,
А ты, напротив, -- никому не дорог
И вскоре перестанешь даже злить,
Шатаешься, бездомно, как придурок,
Не зная что ещё в себя залить…
Итак, они вернулись. На обоих
Травы примятой виден был узор,
Как в доме Н., на дорогих обоях,
На лицах – упоенье и позор.
Но я забыл к чему веду всё это.
Возможно, ни к чему. Скорей всего
Причина в говорливости поэта,
Вся притча – ради красного куплета…
Сказать, что было дальше? – Ничего.
ПЧЕЛА
(с древнегреческого)
Слова набиты тополиным пухом,
И у чела,
Как «мессершмитт» пикирует над ухом
Пчела.
Лети, лети, крылатое создание
К цветку,
Не соблазняясь выпитой мной дряни
Глотку.
Махни крылом: ужели так хотела? --
Не жаль!
И старца пронектаренное тело
Не жаль…
ВСТРЕЧИ
Я успокоился. Почти.
Пришли стихи. Потом врачи.
А через много-много лет
Явился с фронта мой сосед.
И он поведал мне: «Смотри,
Не я – так кто-нибудь другой.
Война – она у нас внутри».
И тряс отрезанной ногой.
Я успокоился. Почти.
Ушли стихи. Потом врачи.
Но, не на шутку сложена,
Сидела в комнате жена.
Она сказала мне: «Смотри,
Не ты – так кто-нибудь другой.
Моя любовь всегда внутри».
И спину выгнула дугой.
Я успокоился. Почти.
Потом пришли стихи-врачи.
А через полтора часа
Явился в комнату я сам.
И я сказал себе: «Смотри:
Другой, кого ты звал врагом,
Теперь он у тебя внутри.
Другой – в тебе, а ты – в другом».
Я успокоился. Совсем.
Какая разница нам всем?
РЕКА
Звёзд деревянные мешки
Судьба летит в трубу
Из книжки вышли камешки
Река блестит на лбу
Изобразил свой профиль в ней
Семизарядный Бог
И тёмный иней до корней
Произрастал у ног.
Наощупь плавали бойцы
Река несла конём
Сурово ели голубцы
Под круговым огнём
Подругам скальпами клялись
На много много лет
И презирали нашу жизнь
Когда подруги нет.
Неторопливым был рассказ
И вежлив как кисель
Один мошонку приласкал
Как дорогой кисет
Другой внимательно кивал
Но думал о своём
А третий в сторону плевал
Под проливным огнём.
А в это время шло кино
В ДК Истопника
Там на экране шерстяном
Такая же река
В ней те же плавают бойцы
Смотри, кричат, медведь!
Уже пора сушить концы
По залу тают леденцы –
Но некому смотреть.
ПЕВЕЦ
Певец пронзительных высот,
Устав бренчать чернильной сталью,
На солнце, выползя из сот,
Готов пуститься в пассакалью.
Его устав на редкость прост:
Да будет полой тела ваза,
Чтоб легче удержать за хвост
Избыточность сатириаза.
Всё остальное – чепуха,-
Маршруты он меняет редко
(подальше лишь бы от греха,
не слишком далеко от Гретхен).
Разврат внушает оптимизм,
Но сам подвох его не ясен –
Кастрированный романтизм,
По сути дела, безопасен.
В остатке – голый эстетизм
И череп, правда, полуголый,
В котором, прославляя жизнь,
Толкутся липкие глаголы.
Я допущу, что в этом суть,
Иль принцип, выдуманный ленью,-
Недолюбив себя чуть-чуть,
Стремишься к самовосхваленью.
О! как легко себе внушить,
Когда с утра немного в дозе,
Что беззаботно можно жить
В искусственной нелепой позе.
Так что же остаётся? Ждать,
Чем эта радость завершится?
Себя то переубеждать,
То склеиваться, то крошиться?
Вживаться в собственную ткань
И возвращаться понемногу
В доисторическую рань
К разочарованному Богу.