Я стану чайкой, расправив шаль оренбургского пуха.
Взлечу над морем, всклокоченным северным ветром.
И крикну больно и остро: ножом по отсутствию слуха,
Преступной веры исполнена в небо свинцового фетра.
Я стану криком, шаманом грозным в забытых угодьях.
Ударю в бубен, послушна вою подожженной крови.
И прыгну в блики углей и закаты на северных взморьях,
Доверясь небу чужому и ржавым гвоздям на подкове.
Я стану яшмой, послушным камнем в руках ювелира.
Заплачу дрожью, посеребренной струной контрабаса.
И стукну сердцем по глобусу хрупкого, синего мира…
Я стану чайкой, удушенной в волнах лазурных атласа,
Но будут ветры, стальные крылья вгоняя в туманы,
Кричать над морем, над сорванным голосом птицы
О том, что небо – глухое – над белой пустыней Ирана,
Но глуше Небо над церквями Русской Столицы!..