С полной ответственностью могу сказать вам, что к музыке я равнодушен. Нет, конечно, во время застолья компанию в плане "ревела буря", поддержать могу, но чтобы Моцарту или Чайковскому на досуге внимать, это, извините, пас. Больше всего джаз не люблю, особенно после одного случая. Мне кажется, русскому человеку вообще джаз противоестественнен – в повседневности итак беспорядка хватает, а тут еще этот хаос, набор звуков, тьфу.
Ну, так если ближе к теме.
В середине восьмидесятых, осенью, в конце октября, довелось мне как-то везти сборщиков шишек в горное место – Ляньму-лаза, это у нас, в Партизанском районе. Кто знает, может бывал в тех местах, - от Сучана на северо-запад, влево уходишь с развилки, потом километров двадцать до пилорамы, а дальше по разбитой-размытой дороге вверх. До плато дорога не проложена, потому что выше еще есть сухое русло реки с камнями, а за ним только козьи тропы, даже ГТТ, думаю, застрянет.
Доехал я без приключений, хоть и перегруженный, кое-где на второй, местами на первой полз брюхом, и ничего, «таблетка» вывезла. В прошлом году свояк на «коротыше» пробовал туда забраться – увяз, порожек погнул, и глушитель чуть не оторвал, я потом сам лично варил. Его УРАЛом вытаскивали, а моя «таблеточка» ходит, и без проблем.
Прибыли под вечер. С погодой повезло, было ясно, безветренно, - приморская золотая осень, на северах, за Тернеем, кое-где уже снег, а у нас еще тепло. Всемером разгрузились, вещей у шишкарей много, так что я машину бросил, а им еще помог вверх тащить, взял сетку с луком в одну руку, а рюкзак с вещами на плечо. Поднимались около часа, наконец, нашли место неплохое, где кедра полно и вода рядом есть, там из-под земли бьет родник. Шишка, смотрим, частично на земле, та, что ветром сброшена, и наверху её густо, и вообще, есть чем поживиться.
Поставили армейскую палатку, в палатку - "буржуйку", разложили спальники, рядом тент брезентовый натянули, под него сложили часть баулов, машинку для сепарирования ореха от шелухи. Сразу распределились – кто за водой и за дровами, кто ужин готовить.
Тут Чесноков, плотный такой парень, электромонтером работал на спецучастке, подале нас зашедший, кричит: Смотрите, что нашел!
Проходим сквозь кустарник, и метрах в ста видим камни. Камни эти лежат по-особенному.
То есть, объясняю, что на поляне, под торчащей скалой, высотой метров двадцать, выложена из больших, размером с хорошую столешницу, плоских камней, шестилучевая звезда. Все лучи расходятся от центра, а в нём камень еще солиднее, типа куба с полусферическим углублением, выдолбленным посередине. Я не знаю, как это так сделали. Существовало там всё это сооружение, по всей видимости, давно, камни прочно и долго в земле сидели и лишайником поросли. Вся площадка была как-будто чисто подметена, хотя вокруг палой хвои и листьев – целый ковер, а тут – грунт. Лишь редкий бересклет, полузадавленный лимонником рос там, да пара кустов колючего элеутерококка. В углублении тоже мусора негусто было,дождевая вода и иголки плавают. Особенного такого тут ничего нет. В дальневосточной тайге чего только не увидишь. В Чугуевке древние чжурженьские городища стоят, археологи работают иногда, - достают из раскопов черепицу, керамику, монеты с иероглифами и квадратными дырочками, наконечники стрел и копий, то голову дракона....
Было, что видел в краевом музее чжурженьский меч, правда, если бы мне не сказали, что это меч, я бы и не подумал – просто полоска ржавого железа.
Интересен здесь вот какой момент. На этой поляне почва была утоптана, будто это место часто посещается кем-то, а ведь вокруг нет никаких поселков-деревень. Вероятность захода в это время туристов невелика. Это сейчас можно в глуши их встретить, а тогда времена были не особо людные, тем более, сами понимаете, погранзона. Даже если и приедет сюда человек, как мы приехали за шишками, - путь от трассы неблизкий, мало кому такие приключения нужны, случись неприятность - до ближайшего становища – Эльдагоу, на три фанзы - десять верст по бездорожью и ни аптеки, ни медпункта. Есть в пяти верстах войсковая часть, но там просто какой-то склад и вышка, соответственно, караульный взвод, который меняется на вахтовках, солдатам в таком месте тоже совсем нечего делать.
Мы покрутились у тех камней, разные гипотезы народ выдвинул, потом вернулись к палатке, потому что смеркалось.
Быстро перекусили, за прибытие распили на семерых бутылочку водки, может помните, ее называли «андроповка», с зеленой этикеткой такая – стоила в магазине, не соврать, четыре рубля семьдесят копеек. Легли ни в одном глазу, уснули быстро – воздух свежий, спится крепко.
Ночью меня разбудил кто-то шуршанием.
Оказалось – моторист с буксира-номерника, Олег Готин. Ходит по поляне, не спится ему. Он небольшого роста, я сразу понял, что это Олег. Готин пристально вглядывался в кусты и то зажигал карманный фонарик, то выключал его. Разбудил он не только меня. Вылезли из спальников Бурхан Дондоков, Валентин Сергеевич и Миша Карпенко.
Пришлось вылезать из палатки, подхожу к Готину, он повернулся ко мне, не говоря ни слова, показал пальцем в темноту. Я вначале ничего не понял, потом стал прислушиваться и....
Лунной, безветренной осенней ночью в сихотэ-алиньских дебрях можно услышать все, что угодно. Как хрипит косуля, задавленная тигром, бывают иногда такие моменты. Как гималайский медведь-белогрудка напропалую прется через заросли в сторону рыбных речек. Как хрустят, отламываясь, ветви сухостоя и падают в наземный перегной - это бытовой шум, такому не удивляешься. Иногда, бывает, донесется отдаленный выстрел.
Мы услышали, как поют.
Поблизости пел хор, состоящий из десятка мужских и женских голосов. Это, вообще, было очень странно. Мелодия монотонная, и веселой ее не назвать…. Скорее, я думаю, духовной музыкой…. Нечто похожее я слышал, когда баптисты отпевают покойников. Был в моем детстве в нашем дворе, старик, белый, как снег, по прозвищу Бургомистр. Помню его - высокий, худой, у него - жена, Лидия Константиновна, баптистка. У старика характер дурной, он ее совершенно бесчеловечным образом обижал, пил сильно, ну и доставалось жене. Так вот, в один из дней Бургомистр умер, потому что всему на земле конец приходит.
Я вспоминаю наше деревянное крыльцо, а перед крыльцом, на двух табуретках стоит гроб с телом старика Аркадия. Баптистки окружили дощан, машут зелеными ветвями над трупом, отгоняя мух, и поют. Очень грустная песня была. От церковных отличалась и напоминала вот ту, что я в тайге услышал.
- Что это за хурдень такая? – это спросил бурят, Дондоков. Глаза у него стали тревожные, а сам, даже в темноте заметно было, побледнел.
И было от чего. Согласитесь – безлюдье, тайга, и – на тебе. Хор имени Пятницкого.
Мужики средь нас подобрались не маленьких объемов, тем не менее, для страховки взяли «тулку», топор, стараясь поменьше хрустеть ветками, пошли в сторону кряжа, над которым слева луна стояла, смотреть на "хурдень". Мы вышли к тому самому месту с камнями. По отсветам было видно, - огонь, то есть люди и костер. Подойдя поближе, мы точно увидели костер и группу людей рядом с ним. Слышно стало всё очень хорошо. Прячась , приблизились на возможно близкое расстояние – метров пятнадцать, тут картина, скажу вам, открылась впечатляющая.
Полтора десятка мужчин и женщин, разных возрастов, одетых кто во что, кто в куртку засаленную, кто в телогрейку, по виду бродяг, из тех, что опустились, стояло вокруг схематической каменной фигуры. Поют, то мелодично, то просто будто бы переговариваются. Грязные все, женщины – со свалявшимися волосами, клокомахи, а их спутники - заросшие, что тот бомж. И будто на одно лицо, - как какая-то родня. По лицам, вроде бы аборигены, но не характерные аборигены. Вон, возьмите Колю Суляндзигу.... Нормальный человек. Или Дункая - вообще похож на какого-нибудь японского режиссера, типа Куросавы.... А те....Как бы поточнее выразиться…. Ну, вот, знаете, у уснувшего сома морда на что похожа? То же самое, одинаково. Тогда-то я особо не рассмотрел, может и славянские лица среди них были, сказать трудно.
Первое, что пришло в голову – сектанты. Эту публику я и сейчас не переношу, и в те годы подавно. Шут их знает, кому они молятся, а самое главное, что у них там в мозгах. Посмотрите, какой бардак нынче творится – эти…. лысые или волосатые бегают…. Как из дурдома, проповедники опять же…. Не подумайте, я, в общем-то, человек верующий, и крещеный с детства. Но веру храню где-то рядом с сердцем, мне, чтобы с Богом посоветоваться, не надо искать кучку подобных людей, и в церкви-то, в нашей, Православной, я всего раза три был за всю жизнь, хоть и священник знакомый говорит мне, что это неправильно.
А эти, бывает, подойдут на улице, и задушевный разговор заводят, и вроде верно всё говорят, и слова возвышенные, о Боге, о добре, да вот только от самих от них словно смрад за километр.
Там среди них была грузная круглолицая бабка, нанайка,да, должно быть, она нанайка самая настоящая. Голая по пояс, грудь до пупа, на боках - как веревочные змеи, она кивала головой в такт песне и, держа в одной руке вышитый национальным узором холщовый мешочек,другой рукой активно чего-то в нем хотела поймать. Песня стихла, и старуха начала на русском, только с придыханием, как местные это обычно делают, задавать своим сотоварищам вопросы. Мне думается, они тоже имели особый смысл, так же, как и ответы, в которых содержались названия местных речек, например:
- Откуда ты вышел? Тьфуу.
- Из Тадуши….
- А ты откуда приплыла?
- Даубихе….
- Где твои детки, тьфуу?
- Хантахеза….
Голоса их были булькающие. Виноватые.
Далее вот что – бабка выдернула из "наволочки" черное с серебром, трепещущее, и визгливо закричала:
- Шумни-Гора!!! Как-то так. Или Шуб нихера, - простите, но похоже.
Петя Чесноков говорит, что кричала она другое -
- Шепни, Горра!!!
Может быть даже он и прав, только я помню, мне было всё равно – я уже увидел, что в руке у нее была, крупнее среднего, рыба. Ленок, если так, навскидку. Старуха сделала очень резкое движение головой, нам всем показалось, что нижняя челюсть у нее отвисла не как у нормального человека, а как у кинематографического чуда какого-нибудь, резко так возьми, да и откуси рыбе голову. Потом выплюнула, а внутренности сцедила в ямку на каменном столе.
Потом начала руками крутить над выемкой и приговаривать на своей тарабарщине.
Тут раздался треск, потом повсюду прокатился гул, из чего я заключаю, что гора, действительно, «шумнула», и на алтарном камне появилось новое действующее лицо.
Точнее, лица я сначала не увидел – белки глаз, с краснотой от вздувшихся сосудов, с желтыми зрачками. Потом рассмотрел фигуру, черную, в человеческий рост, грузную, местами с высохшими тканевыми покровами, местами с проглядывающими, сквозь пролежни и гниль, костями. Знаете, это был полнейший негр, самый натуральный, подёргивающийся негр. А дергался он, как лягушка. Была статья, как на лягушках опыты ставили, подробное описание про электрические разряды, с фотографиями. Между прочим, я таких негров, только живых, навидался в Сомали, когда заходили на танкере «Бамбурово» в порт Могадишо – все бронзовые заглушки с палубы у нас потырили. Стоят – и в нахаловку, пяткой, раз-раз…. Пробки нет. Боцман потом ругался страшными словами.
Так вот, это был негр, хотя, я, конечно, понимаю, откуда в пограничной зоне, в восьмидесятых, взяться гуммиарабику-негру. Железный занавес, и все такое….
Бабка забормотала пуще прежнего: «луи-глуи, встань-встань», руки распространила, будто уже себя в жертву приносит.
Вот тут-то вся эта братия и изобразила что-то вроде джаза, я разбираюсь плохо, но джаз от классической музыки отличить могу. А это была вообще – смесь донской казачьей песни с орлеанским…. я потом в энциклопедии прочитал.... да, правильно подсказываешь, как-как, еще раз? Да, спири-чвелсом.
Не берусь, конечно, за точность, но текст песни был примерно таков, привожу по памяти, я даже записал для себя на бумажечку, сейчас, очки возьму:
Как во авторспейсах (атерспейсах?) тусы гнэшувалiсь (?)
А Маймун-арап сидел на бережку,
Было то во городе-Ягiпетске,
Да в осьмнадцатом году.
Как восстал Маймун-арап со бережка,
Да пошел он ко Сефу (?) ко царю,
Пэро-пэро (фэро-фэро?), нам не можно
Быть в Ягiпетске,
Пэро-пэро (фэро-фэро?), ле-тьма фифль-го (?)
Самое невозможное, сон дурной, - полусгнивший толстяк подёргивался на камне и подпевал им, раскатисто, хрипло и увлеченно, коверкая слова, корча и надувая свою гуталиновую рожу, но в слухе я ему не отказал бы, а голосина, - черный Шаляпин, честное слово. И зычно это так у него выходило, раскатисто: Ле-Тьма, фифль-го.
Потом, когда мы стали меж собой выяснять кто что видел, оказалось, после "шепнувшей горы" все видели разное. Я - поющего негра. Дондоков - маленькое колесо обозрения, которое вращалось, а на сиденьях стояли тихо шипящие миниатюрные углекислотные огнетушители,Готин - Жоржа Помпиду, читающего доклад невидимому французскому парламенту, Корольков - великого русского и советского поэта Владимира Маяковского, который настойчиво предлагал всем собравшимся купить у него перевод романа "Дети капитана Гранта", который он якобы сделал с русского языка на мордовский....
Корольков, дурак, взял и в воздух выстрелил. Сразу же полыхнуло сильнее, чем выстрел из ружья, и гром в земле опять раздался. На площадке – темень. Кто-то догадался фонарь зажечь сразу же, и не карманный, а мощную фару с аккумуляторной батареей. Ни костра.... ни головешек, ни углей. Одно лишь – на поляне у камней - кучка разбросанной тухлой рыбы. Небольшие такие сомы…. И лиса с рыбиной в зубах, посмотрела на нас секунду яркими точечками глаз, и в кусты дёру дала.
Очнулся я, только когда к Штыково подъезжали, а как до этого, трясущимися руками сворачивали шмотки и закидывали их в рюкзаки, как бросили на месте печку, как я среди ночи по колдобинам несся, вцепившись в руль, утопив гашетку и подвывая от ужаса – отдельный рассказ.
Пили мы страшно после этого случая, целую неделю. Все отпускные просадили, лишь бы забыть всё напрочь, да разве такое забудешь. Когда уже после, с племянником были в тех местах, разговаривал с егерем из охотхозяйства, Лойченко, старый мой товарищ, еще по Кавказу, рассказал ему, вот как вам сейчас, а он послушал и говорит мне:
- Ты не удивляйся. В здешних местах и не такое бывает. А про Ляньму-лаза ещё со старых времен, когда тут китайцы да удеге жили, дурная слава шла. Шаманов там хоронили. Иные пойдут в те места, потом уж не найдешь. Дешево отделались.
Можно было бы и уточнить некоторые детали того происшествия, да товарищей тех моих в большинстве и нет никого в живых. Что тут поделать - поколение морских-портовых работяг уходит, счастья особого в этом мире не повидав.
А джаз я с тех пор слышать не могу даже. Хотя мне и возражают, что, понимаешь, – вот, дескать, был Гершвин, был Миллер.... Великие мелодисты, Утесов там.... Всё равно. Не наша это музыка. Не православная.