Poёta et onus

 

Жизнь незатейлева, с утра таскаешь мебель
и что-нибудь расскажешь корешам,
про царский флот, про Гельсингфорс и Ревель,
т.е. проедешь в спешке по ушам,
не знавших дивных слов «плутонг», «авизо»,
но знавших хруст старорежимного рубля
и слышится в ответ: - Смотрел, бля, телевизор,
вчера..,- он говорит не отрываясь от руля.


Шесть академиков собравшись вместе
не отличимы от шести поддавших слесарей,
закон из психологии толпы..., в подъезде,
вечером, зимой, мы пили, из дверей
тянуло холодом арктической зимы,
плохая водка оккупировала печень,
что между строк писали лучшие умы,
знавали торгаши на новгородском Вече.


Что деньги правят бесконечный бал,
покуда не придёт братва, назвав себя «дружиной»,
крестьянку ждёт душистый сеновал,
куда гонимый фрейдовой пружиной,
спешит мужик в расцвете полновесных сил,
ещё не зная, что он богоносец.
Какой-то граф траву рекламную косил,
позируя курьерскому, писатель на покосе.


Июнь. По Волге-матушке плывёт мазут.
Разбитые цисцерны под откосом.
Притихший средний гражданин одет, обут
и радуется киви и кокосам,
доступным в силу нескольких причин.
В экране харя, сё придворный политолог,
и чижик, получая генеральский чин,
мчит по Садовому, и этот путь так долог,


что нам богам от плечевой погрузки и тележки
он не доступен. Валит сон, но сон без денег
плох, мы тащим шкаф по лестнице, как пешки
по клеткам рынка. В бездарный понедельник
на Венской площади, в заштатном городке,
гранитный лабиринт у дохлого фонтана...
Я снова, вечером споткнулся на строке
во власти языка, связавшего «тирана» и «барана».


Я помню точно, где убит опоссум на войне,
война пошла на две недели раньше срока.
Теперь всем наплевать, на вражеской волне
в исподнем цвета клюквенного сока,
он повторил Лаурины слова: - А нам какое..,
хотя ни знал ни про шоссе, ни про Лауру.
И вот комод на пятом, дышим как в забое,
храни нас всех Господь, и русскую литературу.



 Лето 2005