Однажды, как-то в бане,
Под чайные беседы,
Услышали нечайно,
По мойму было в среду.
Его чуть слышный шорох,
Дышал он еле-еле,
И тяжестью дыханья,
Наполнил атмосферу,
Он был слегка растрепан,
Без видимой одежды,
Покрыт густой был шерстью,
И пах старинной кожей,
Одной рукой направил,
Грозящий длинный палец,
Журил, как ребятишкам,
Шалившим в дедовом подвале,
Скупую вереницу,
Угля из мелкой топки,
Держал, в руке сжимая,
С ухмылкой полубожьей.
Я начал извиняться,
Крестится, бесполезно,
За то, что засиделись,
И разрешенья не спросили.
Ведь может он чинить жестокость,
И безвозмездную суровость,
Покуда будешь мыться,
В столь поздний час и время.
Друзья быстрей бежали,
Забывши об одежде,
И наскоку друг друга обгоняли,
Чтоб не увидеть его больше.
Несвоевременные извиненья,
Он принял, уголь мне оставил,
И испарился, синим дымом,
Как облако, осеннее растаял.
На утро петуха зарезал,
Ржаного хлеба на крыльце оставил,
Друзьям все рассказал, расслабил,
А жихарь успокоился на время.