Когда ребенком малым это море
вдруг сядет на мои колени,
обнимет и прошепчет: "Мамочка, не плачь…",
я всё же буду плакать,
даже, если счастье,
рассветом алым вылившись в бокальчик сердца,
меня в мгновенье опьянит, и больше
не пожелаю я ни крохи для себя
из мира, брошенного морем,
и когда-то
у моря чайки небо будут пить… и, будто бы, смеяться
виновато
над тем, что сердце – в ранах, шрамах и заплатах, и…
у счастья лишь один исход – истечь
и светлый храм воздвигнуть на крови…
Когда мужчиной зрелым этот ветер
вдруг робко припадёт к моей груди
и взглядом мудрости мирской пронзит мои глаза,
я всё же устою скалою,
но не скрою счастья,
когда оно в застенках грёз затеплится дыханием прибоя,
на миг оставив долго падать на песок,
как в танце с Ангелом,
Архангелом иль Богом,
и когда-то
над морем в ветре чайки будут плыть… и, будто бы, смеяться
виновато
над тем, что грудь моя – изглодана тоской, опущена, измята, и…
у счастья лишь одна дорога – выдох…
последний выдох – в лёгкие любви…
Когда усталым старцем это солнце
вдруг рухнет раненым к моим ногам
и еле-слышно вымолвит: "Прощаю, не печалься…",
я всё же опечалюсь,
не скрывая счастья,
и, моря зачерпнув дырявым сердцем, вдоволь дам ему напиться,
и выдохну в уста его немые всех ветров дары,
и, чувствуя восстание рассвета,
отдавшим жизнь нутром
я возложусь алтарно,
когда с небес слетятся чайки все, и, будто бы смеясь,
заплачут благодарно
над тем, что думали, что их тепло – бессмертно, вечно лучезарно, и
ему придуман лишь один итог – закат,
им солнце скажет: "В счастье ценен миг…",
и чайки виновато замолчат…