Звездная пыль -зарисовка-
Небо беззвучно застилало землю пушистыми звездочками. Уже который час валил снег. Я стоял под одиноким фонарем, наблюдая за вальсирующим кружением маленьких снежинок. Они появлялись из темноты «над» - надо мной, над фонарем, над светом…
надо же…
Появляясь из темноты, в круге неровного света они вспыхивали яркими искорками и звездами падали мне на лицо. Обжигающие прикосновения, колючие. Колючие звезды таяли на моём лице и сбегали ручейками по щекам. Со стороны даже могло показаться, что я плачу. Пресные слезы. Казалось, я оплакиваю снегопад.
-Наверное, падающие звезды, застревая меж плотных облаков, разбиваются на мириады осколков, на звездную пыль, которая опускается с небес снегом, - подумал я.
Я поймал на ладонь одинокую снежинку. Она целый миг искрилась у меня на ладони светом далеких звезд, а потом, также внезапно вспыхнув на прощание, превратилась в капельку. Смерть – это всего-то переход из одного состояния в другое. Смерть одного порождает второе. Я бы назвал это круговоротом смертей в природе. Ни что не может быть вечным и ни чего нельзя начать, предварительно что-то не закончив.
Вот только снегу не было до моих раздумий никакого дела. Он опускался на протянутые в стороны лапы елей. Украшал их, словно глазурью или сахарной пудрой. И каждая новая снежная пылинка ложилась на строго ей отведенное место в калейдоскопе своих сестер. Ветви тяжелели, опускались. Лес был похож на новогоднюю сказку. Одинокий фонарь в лесу – островок света среди темных густых елей. И искры чистейшего снега, беззвучно возникающие из тьмы и в тьму уходящие. Сказка…
Сказку надо уметь увидеть, надо позволить ей случиться, не противиться, а просто замереть и прислушаться к шепоту идущему со всех сторон. Прислушайся - ты не один! Вот за тем деревом стоит леший, и так же заворожено смотрит на одинокого гостя в столбе света и пепла небес. Из кустов на тебя смотрят осторожные звериные глаза, даже сами деревья наблюдают за тобой и чудом. Весь лес заворожено смотрит в тебя. И открывает тебе свои тайны. Нужно только позволить себе их увидеть, а для этого нужно просто открыть себя чудесам на встречу, нужно просто перестать бояться.
Лес смотрел на одинокого человека. Теплого и неожиданно открытого. Его можно было читать как книгу. Хотя лес даже не представлял, что такое книга. Он только знал, что это его часть, просто поменявшая форму. Человек смотрел на падающие звезды, на вспышки снежинок, он смотрел и улыбался. Потом человек взглянул лесу в глаза, он посмотрел не таясь, широко и приветливо улыбаясь, где-то внутри… и попросил…
Человек шагнул вперед и взметнулся в воздух звездной пылью.
****
Любовь
/Никому не посвещается, есть же в этом мире "никто"/
/"Есть многое на свете, друг Горацио,/
/что человеку знать не положено"./
Гамлет
Ночь. На черном грязном небе бледнеет луна, похожая на кусок сыра. Острые звездочки ночных светил выводят странноватые узоры на глади луж, многократно отражаясь от поверхности черной воды. За прошедшим днем было уже не угнаться, липкие объятья тягучей ночи, пытались затормозить разогнавшееся сердце, шепча уверенное «Ты куда? Там тебя ни кто не ждет? А здесь я, прохладная, бархатная, желанная!»
Она действительно была такой, эта ночь. Её касания были похожи на нежные холодные пальцы любимой, что в жаркий день, пройдясь по вискам, снимают головную боль. Она шептала в своей пугающей вотчине нежными бархатными губами ветров, шептала о быстротечности, страхах и желаниях. Она просто была собой. А я был с ней.
С ней было тихо. Улицы были пустынны, тротуары освещали поникшие фонари и свет фар заблудившихся машин. Город спал. Мне всегда было интересно, каковы они, сны города? О чем он грезит? Но город молчал в своей летаргии, он вообще не любил говорить и тем более рассказывать кому-то свои сны.
Я направлялся… Нет, я просто двигался, шел, бесцельно, и в то же время с определенной целью, я двигался по этим городским артериям, дышал этим воздухом, я делал то, что некоторые люди еще умеют делать. Я гулял. Меня действительно ни кто не ждал.
Быть кому-то нужным...
Зачем? Кому? Почему?
Так много вопросов, а спросить не у кого. Может, я не там ищу? Может, я ищу не то?
Я помню тот миг, когда я покинул Его с пугающей точностью. Он стоял с всепонимающим взглядом, от которого становилось тошно, тошно от принципиальной невозможности равенства, от низости своей, от того, что Он все обо мне знал. Знал все и молчал, знал и прощал, прощал мне мои ошибки. Я так хотел, чтобы Он меня заметил, я так хотел, чтобы Он хоть немного меня любил, а Он…
А Он сказал, что прощает мне мою измену. Я тогда вскричал, что Он неправ, что я не изменял ему, что я все для него сделал и сделаю. Что я лучше, что… А Он обвинил меня в гордыне. Его слова были словно пощечина, хлесткая, болезная и стыдливая. Мне стало стыдно от моей любви.
Помнишь, Ты говорил мне, что любить надо уметь, что надо уметь прощать, что надо дарить прощение и любовь. Помнишь? Когда Ты простил мне мою измену, простил мне мою гордыню, когда Ты сказал, что все ещё любишь меня, в тот момент я понял, что любить то ты и не умеешь. Сострадание, жалость, прощение, все это не любовь. Ты, что так долго, вечность, твердил мне про любовь, любить не умел. Не понимал, что любовь понять то и нельзя. Не понимал, что она – безумие, которому Ты дал жизнь, безумие, которое тебе не дано…
Помнишь, я тогда заплакал. Я тогда единственный раз в своей жизни заплакал. От горя? Нет, от жалости. Ты был жалок. Ты был таким жалким, что я, любя Тебя, отрекся. Отказался от Тебя, от своей жалости, от своего стыда, от своего понимания, но не от своей любви. Из-за любви я ушел, я покинул, я упал, жаль не разбился.
Помнишь ли ты меня?
С тех пор прошло так много времени, а я все еще помню тот день. Я все еще люблю Тебя.
Я расправил седые крылья и стал спускаться в свой ад.
По лунным ступеням из ночи уходил Падший Ангел.
***
Молитва
- С-с-сука! – я и не подозревал, что это слово, можно произнести так шипяще, по змеиному, - Сука! ****ь! Да, я уже тысячу раз пожалел, что на тебе десять лет назад женился!
- Кобель недоё..аный! Да за все года совместного проживания ты ни хрена не делал, алкаш недопитый! Я все время горбатилась, пахала как проклятая, в то время, пока ты со своими ****ями ё..ся и дружками-алкоголиками самогонку жрал! Ты вспомни, когда ты последний раз ребенку хоть что-то приносил?!
Ссора происходила на улице. Мужчина, на половину лысый, в замызганной курточке, на которой выделялись остатки кетчупа, грязь и кажется чья-то блевотина, не особо старательно отчищенная, с многодневной щетиной, уже почти бородой, с красными, налитыми кровью глазами, доказывал своей жене, какая она мразь. Его жена, в застиранном выцветшем сереньком пальто, уже не пытающаяся скрыть за красками седину собранных в пучок волос, в больших стрекозиных очках, с парой пакетов в руках, спорила с мужем на тротуаре. Случайные слушатели либо делали вид, что ничего не происходит, либо наслаждались «бесплатным спектаклем», с откровенным презрением и неприязнью поглядывая на сцену семейной жизни. Рядом стояло означенное чадо. Это была девочка. Её русые волосы были заплетены в две тугие косицы, очень по скандинавски обрамляя её лицо. Маленький вздернутый носик, аккуратненький рот, довольно обычные черты лица – повзрослев, она не будет блистать красотой, но некрасивой её нельзя было назвать при всем желании. Пожалуй, неуместными на её лице казались глаза. Большие серые глаза и морщинки вокруг глаз. Глаза притягивали. Они блестели от скопившейся в них влаги, они были чересчур взрослыми для десятилетнего ребенка. Не знаю с кого писали иконы, но её можно было бы смело причислить к лику святых только за одни её глаза, за глаза полные скорби.
Она стояла рядом с родителями. Такое же серое пальтишко, как и у её матери, джинсы, черные ботиночки. В руках она держала большой портфель, не навороченный модный, а такой, советский что ли, помню, у меня был такой же в детстве, только у меня была машина на синем фоне, а здесь полустертые Гена с Чебурашкой. Она стояла и смотрела. Так смотрят на детей взрослые и еще… пожалуй, старики на своих детей. В её глазах плескалась мудрость, какая-то бессловесная мудрость, ограниченная или ограненная молчанием и своей малозначимостью. Она смотрела на своих родителей. Очевидно, для неё это было обычным явлением – ссора двух её божеств, отца и матери. Наверное, её мир рушился не впервой, вот только не понимала она, почему и откуда берется это чувство боли на глазах и становиться трудно дышать. Она что-то говорила, тихо, кажется себе.
Её губы шевелились, а я повторял их движение, как будто по своим губам читая её мольбу. Она молилась. Именно молилась, не за себя, не потому что надо, а потому что уже не могла молчать, ей надо было поговорить. Выговориться и даже, если Он позволит, то и попросить, не за себя, а…
-Господи, почему? Господи, останови это! Господи, помоги. Ну же, если ты есть, если ты все видишь, то почему ни чего не делаешь? Господи, я все отдам! Что тебе нужно? Господи, забери мою жизнь, но пусть они помирятся! Господи, я так хочу, чтобы они были счастливы! Господи! Господи! Господи!
Она просила, она молилась, почти молча, но от того просто оглушительно громко.
Не ужели Господи, ты допускаешь такие молитвы?
Зачем, Господи, тебе такие молитвы?
От бессилия хотелось кричать и крушить. Если бы высшими силами была бы дана мне власть над людьми, сила какая-то неземная, то я бы просто начал убивать, убивать таких вот, калечащих, таких вот, ломающих, таких людей-родителей.
Ни что на всем белом свете не стоит слезинки ребенка! А это уже был не ребенок, не было у этого человечка десятилетнего детства, обычного, простого детства, были только крики и ссоры, были родители, винящие своих детей в своих же грехах. И была просьба, просьба к кому-то, кто сильнее, к кому-то кого можно попросить и он ответит, к кому-то, кто… Молчал.
Вы когда-нибудь слышали ответ?
Вы когда-нибудь молились?
Вы когда-нибудь молились так?
В ответ молчание.
Девочка замолчала тоже. В её лице появилась пугающая решительность. Она отвернулась от своих родителей, посмотрела куда-то сквозь меня, улыбнулась, криво так, я бы даже назвал это кривой ухмылкой. И пошла. Просто, далеко, подальше. Пошла от.
На нос мне упала капля. Одна, вторая, еще. Начался дождь. С собой зонта у меня как обычно не было. Холодные капли падали слезинками на моё лицо, скатывались, теряясь где-то на губах странной горечью. Дождь был солоноватым. Я посмотрел в глаза небу. Бессильному небу, у которого не было сил, что-либо изменить, как-либо помочь, небо было невольным наблюдателем, как мы, как Бог, оно хотело, но просто не могло, не было ни у кого из нас сил, мы могли только наблюдать. Но я хотя бы мог закрыть глаза или отвести взгляд, а им, синим, безбрежным не дано было и этого.
Я закрыл глаза и стал молиться.