Туннельное "жжж-ж" теряет натяжение. Шершавый кончик звука подхвачен женским голосом: "Станция метро "Площадь Мужества". Угрюмый дядя напротив сует газету в сумку и вздымает с сидения широкий торс. Коричневый дерматин чуть заметно вздыхает в ожидании нового пассажира.
Место заняла девушка. Красный шарик волос с черными прядками-перышками; глазу интересно. Черный блузон обтягивает круглые плечи, - интересно! Сумка с пряжками-цепочками - агрессия. Любит себя показывать. И правильно: таким скромничать бесполезно. Талия аккуратненькая, зато попу еле втиснула туда, где быковатый мужик только что свободно размещался. А личико не из красивых. В лучшем случае пикантное: белые щеки ширятся книзу мягкой грушей, да еще и носик утиный. Но смотреть хочется: на щеки выпущены из прически острые завлекушки, а глаза маленькие, черные, смелые. Такие девчонки, усевшись, обязательно пошуршат и повозятся. Точно: молнией вжик, пудреницей щелк. Снова роется. Мобильник с висюльками вынырнул и спрятался. Теперь укладывает поверх сумки жакетик велюровый цвета свеклы с томатом. Устроила подушечкой, руки сверху сложила. Пора проведать пальчики на ногах, черным лаком пересчитанные. Довольно пошлепала носками босоножек и занялась окружающим, то есть завертела по сторонам утиным носом.
Я прищуриваюсь: ничего себе!.. Теперь детали: твердое ушко, прядка, крестик гранатовый, руки...
Кисти рук!.. Нет: две полураскрытых лилии... Нет: искристый марципан - миндаль и сахарная пудра... Не может быть. Не бывает такой нежности, такой грации...
Антонис Ван Дейк держал натурщицу с прелестными, как он полагал, руками, чтобы присочинять их к портретам аристократок. Он хорошо платил ей, сущей дурнушке во всем остальном. Увидал бы эти руки - прогнал бы бездельницу. Бедный Ван Дейк! Счастливая я! Я это вижу.
Может быть, эти ладони и пальцы - самое прекрасное, что есть в ней. Она, вероятно, добра и умна. Но будь зла и глупа - все бы простилось за эти руки. Я бы точно простила. Такая же ненормальная, как гоголевский кузнец.
Они цветут на темном бархате, лежат легко и скромно, сияют, как два потупивших взоры ангела. Узкие-узкие, с длиннейшими пальцами, но ни одна косточка не выступает: точеный каркасик ровно облит мягкой плотью. Овальчики ногтей чисто прорисованы, никаких типсов в форме лопаты, ни одно кольцо не прерывает плавного пения линий. Только золотой браслет маслянисто течет по запястью. Удивительно даже: как удержалась от кокетства? Неужели чувствует, что ее руки - не вполне ее?
Шевельнулась, чуть сменила положение - ах!.. Сомкнутые пальцы слегка отогнулись, и на переходе в кисть светлыми тенями проступили ямочки. Леонардо, Энтони, Рафаэль, встаньте из могил, взгляните на это!..
Надо что-то делать. Кора мозга стреляет импульсами, как у одинокого свидетеля посадки НЛО. Фотоаппарат "Сони" лежит на дне сумки, а сверху - кофта на случай прохлады и пакет с дачными огурчиками. С одного боку босоножки, с другого - зонтик, книга и дневник. Если начать добираться до "Сони", все повалится на пол. Во всяком случае, будет безобразно выпирать и дыбиться, привлекая внимание. Все будут лениво смотреть, из-за чего такие хлопоты. Вытащу футляр, оттуда - аппарат. Интереса прибавится. А потом что? Спихнуть сумку и футляр на сиденье, потревожив тетеньку сбоку, качнуться к девушке, уцепясь в полете за поручень, и проорать ей в ухо: "Девушка, у вас очень красивые руки! Можно мне их сфотографировать?..." А у самой нос обгорел и пудра красноты не скрывает, с утра был салат из тех самых огурчиков с чесноком, маникюр после грядок "не того", а на джинсах черничные пятна. - Вскрикнет, отшатываясь: "Что-о?.."
...Нет, ну почему именно так? Может быть, как раз наоборот: "Да, конечно! Мне очень приятно!" Все пялятся. От вагонного толчка сумка и футляр падают с сиденья, огурцы раскатываются, кто-то сердобольный заталкивает их в футляр от "Сони"... Я бодро взываю: "Девушка, не двигайтесь! Здесь света мало, выдержка большая будет! Не хочу со вспышкой... Замрите... Ой, блин! Еще разок, а то вагон дернулся... Блин! Блин!..."
Дергаюсь, как блохастая кошка. Волосам жарко. Руки щупают сквозь сумку дно футляра. "Девушка, извините..." Сижу. "Девушка..." Сижу!!! Все равно ничего не выйдет. Штатив нужен.
Она ведь сейчас попросту уйдет. Попросить у нее номер телефона? Не даст. Предложить мой? Не возьмет. Или возьмет, приняв меня за студийного фотографа от "Elle". А мне нужна просто фотография для себя, чтобы не забывать никогда этого лебединого изгиба в запястье. Я сделала бы постер горизонтального формата, и руки осеняли бы мое жилище. Бархат извилисто обтекает их, а они покоятся, таят розовые ладони, словно камбала нежный живот, светятся, тихо торжествуют, скромно царят... являют себя...
Дать телефон... Попросить у нее... Что сказать?.. Как сказать?..
Мужчина, сидевший рядом с девушкой, пошел к выходу. Сразу же темная фигура, стоявшая ко мне спиной, впрессовалась в свободное место. Горбоносая, с явственными черными усами, по груди блестками щедро расшитая - эмирша багдадская лет пятидесяти. Шлепнула на толстые колени громадную сумку мягкой кожи, а сверху...
Господи, ты смеешься надо мной? Не положила она свои руки на сумку, а - высадила. Выпустила побегать, как жирных холеных зверьков. Гладких, хищных, отделенных глубокой младенческой складочкой от круглых предплечий. Зверьки полежали, поозирались со скучливым любопытством. Поболтали в воздухе отростками-сардельками, посверкали золотыми ошейничками. Потом принялись шкодничать: цеплять брелки и подвески алыми клычками, покусывать замочек, ремешки игриво на себя наматывать. И друг про друга не забывают: то пощекочут, то погладят, то похлопают. Любуются друг дружкой. Вдруг один зверек подскочил, вонзил кинжальный свой клык в складочку запястья, мелко-мелко почесал в глубине и шлепнулся обратно... Моя голова закружилась от внезапной дурноты. Я откинулась на спинку и сдалась тошнотворной слабости, которая растеклась из сжавшейся диафрагмы.
А те, первые руки, по-прежнему светились напротив. Лежали одна над другой, как рыбки в зодиакальном символе. Кто-то светлый и милосердный говорил через них со мной, пел нежно, обещал что-то. Возносил душу высоко-высоко и укачивал ласково. Было и грустно, и тепло, и безнадежно. Знакомое чувство, до отчаяния знакомое...
Я доехала до своей конечной станции. Восточная царица выплыла из вагона остановкой раньше, а владелица небесных рук вышла вместе со мной. Она фигуряла в туго натянутых бриджах чуть впереди, потом стояла на эскалаторе совсем близко. На улице моросило. Барышня помешкала, накидывая жакетик на плечи. Потом сделала шагов двадцать и скрылась в народе.
Я побрела к дому, не имея сил достать зонт. Голова еще кружилась, сумка с огурцами резала плечо. Встречные лица казались скучными и некрасивыми. Окраинная местность была с ухарским свинством усыпана пакетами, окурками, бутылками...
...глиняными черепками, залита помоями, заставлена бочками... По грязной мостовой мчится долговязый рыжий парень в черном камзоле - туда, назад, откуда я иду. Расталкивает прохожих, проскакивает боком между плащами и юбками. Вслед ему - гортанные возгласы, явно ругань. И - прямо на меня! Отпихнул, как неживую помеху... Ай!.. Покатились мои огурчики по булыжникам... Fuck you, mister Antony!