Богат и разнообразен мир раскидистой Стихиры.
Водятся тут и птицы, и звери, и разные насекомые.
Ш-ш-ш!
Что за шелест по словесной листве?
Это «низЭнько-низЭнько» летят Птицы-Филологи.
Филологи в дремучем Интернете встречаются виртуальные - Большие, Малые и Народные.
Живут Филологи в старых языковых дуплах; за жизнь они наращивают большую массу тела, запасая под перьевым покровом пласты густого информационного жира и поэтому крайне неповоротливы.
Филологи чрезвычайно плодовиты, потому что не всегда их текстовое потомство обладает достаточной жизнеспособностью. Так мудрая природа компенсирует количеством недостатки литературного качества.
Сильно развит у Филологов инстинкт защиты родного языка от его же собственных словесных птенцов, и всякого шустрого Дятла-Новояза, что, постукивая по ЧА-ЩА-вым деревьям, языковые дупла сотрясает, могут заклевать насмерть – как опасного для выживания популяции чужака.
Ни днём, ни ночью не утихает в высоких кронах птичий щебет: всякие птахи, малые и великие, голос пробуют и свою поэтическую песню выводят.
Среди них и Сирин-Обольстительница трелями рассыпается, обнажённой чувственностью окраса завлекает; и Соловей-Плейбойщик сМАЧной харизмой разливается; и загадочно перекликаются экзотические крылатые нетрадиционной ориентации полёта.
Поодаль же на засохшей сосне, Чернушники расселись.
Каркают: Смерть-смерть-смерть! Смерть-смерть-смерть!
А Белые Эзотерики единым Духом отзываются: Смерти-нет! Смерти-нет!
Меж ними всеми бодрый Попугай-Пародист скачет по ветвям: ему всякое пойманное словечко – в творческую радость.
Внизу же, на солнечной лужайке, Тетерев-Любов токует - денно и нощно любовные песни поёт. Слеп и глух он ко всему прочему в свою в брачную пору, продолжающуюся от ранне-подросткового периода до глубокой старости.
А вон под деревьями Заяц-Пиарщик бежит, петляет, след путает – скорей, скорей!
Лапки так и мелькают у косого, глаза разбегаются: прыгнуть туда, шмыгнуть сюда, везде всё понюхать, везде отрецаться.
Главное – засветится на Главной просеке, хрустнуть халявной рецензионной капусткой – и в кусты, пока какая-нибудь въедливая Лиса-Примадонна, местная красавица, его за длинные от постоянного шухера уши не оттаскала.
А это Волк-Скандалист – щёлк зубами, щёлк! Берегись!
Любимая его пища – рифмокопытные.
Козёл ли ты, по верхам рогов грамотный; упорствующий ли в безграмотности Баранчик или разжиревший многорецными баллами Кабан – поскорей уноси с волчьей тропы ноги! Впрочем, в голодную пору и другой пищи Волк-Скандалист не чурается, ему что зайчатины, что лисятины, что вонючей шакалятины на закус раздобыть – всё едино!
Лишь бы хоть на короткое время набить свой пустой живот и испытать блаженное чувство нажратости всеобщим вниманием.
А вот и Критик-Топтун идёт: штамп-штамп, штамп-штамп!
Прилагаки лапами разметает, с одного бока на прямо противоположный огульно переваливается.
У Топтуна медвежья болезнь: где ни пройдёт – там нагадит. Роются в его щедро отваленных экскрементах птахи залётные, доверчивые – ищут непереваренные зёрна здравого смысла.
Неглагольно подлаивают Топтуну в тон Стайные Шакалы, опасливо прячась за его широкую, но ненадёжную спину: ведь, коли оборотится Топтун – и им все лапы пообтопчет!
Тяжела шакалья жизнь: только текстовой падалью и питаются, редко попадает в их скудный лексикон вкусное живое слово.
Чу! Слышите?
Через стихирный лес породистый Клон идёт, помахивая большими авторитетными ушами.
Валит он к своим ногам деревья зависти и всеобщего уважения.
Лайнёт на него разве что молоденький шакал-несмышлёныш, чтобы покрасоваться перед всей стаей своей неразумной храбростью – и в бурелом рейтинговый забьётся поскорее: степенен Клон, высок, нетороплив – а задавит нахальную мелюзгу походя, не моргнув точным поэтическим глазом.
А над высоко поднятой клоновой головой порхают стайками пёстрые, привлекающие взгляд яркими завлекательными никами, Клоники-Однодневки – самцы и самочки.
Крылышками – «бяк-бяк-бяк-бяк», как в народной песне поётся!
Хоть и похожи они на Клона названием, но совсем из другого виртуального вида – «летальные махалы».
Живут Клоники-Однодневки недолго, но успевают за свой короткий век вывести потомство в виде одного-единственного произведения, засыхающего потом под каким-нибудь тенистым никовым кустом в паутинном коконе безвестности. Хорошо, коли выведется из такого кокона живая бабочка читательского экспромта…
Топ-топ! Топ-топ!
Нестройно отбивая стопами ритм, графоманы тянутся на водопой. Пьют они много, потому что велико процентное содержание воды в производимых ими текстах.
А вот семенит лукавый Шпульконос – юрк в свою зверлогу!
И роет, роет, роет…
Большой урон наносит поэтическим огородам.
Шпулька Зингер.
0=0