Совмещение неприятного с бесполезным –
попытка остаться спокойным и трезвым,
вроде бритья тупым лезвием.
Делаешь и не ждешь ни рубля, ни награды,
напоминает дыханье на ладан,
ты - пациент нулевой палаты.
Сразу же следует тема больницы,
болезнь существует, надо смириться.
Капельницы, койки и мед. сестрицы.
Врач тянет на полторы ставки,
хочется попросить добавки.
Больные курят в саду на лавке.
Потому что лето, жажда прохлады,
в эфире FM блатные баллады,
жара и все, кто ей рады,
давно у моря в песке, на пляже,
неплохо и в Амстердаме на барже.
Впору вздохнуть, присвистнуть: Была же...
жизнь, энергия, темперамент.
Тащила весна проходными дворами,
как миноносец под всеми парами
шел наугад, не сбавляя скорость,
но намотались сети на лопасть.
Очнулся – повсюду серая морось,
сырость, туман... ни курса, ни цели.
Все маяки давно отгорели,
только с утра надрывные трели:
то ли щегол, то ли дрозд в платане
бунт затевают в птичьем стане,
ничего хорошего в новом плане.
На последнюю половину остаток
медленных дней. Созерцанье касаток,
мелькающих в воздухе голых пяток,
змей, обезьян в плазме экрана
постылых историй чуждого клана,
какие-то россказни из Тегерана.
В Багдаде есть вор и много нефти –
раздолье для Вагнера, Шниттке, Верди.
Где нежное счастье лежит в конверте,
без уголовщины раз в две недели
легко засыпая в свежей постели,
чтобы домашние пили и ели
в собственном доме из новой посуды
после сошествия на Бермуды
без страха, угроз, без Христа и Иуды.
А так старый бред: идут санитары
в повадках – немцы, по ухмылкам татары,
или просто рыщут сонары.
Ожидая врага, притвориться спящим
веселей, чем просто сыграть в ящик.
Единственный шанс – скрыться в чаще
из доброго сна с надежным снотворным.
Крылья загнуть ангелам вздорным –
бомбардировщиком четырехмоторным,
пролететь сквозь ночь на границу рассудка,
не подвергаясь мокрой укрутке,
лучше просто сбежать на попутках
туда, где тепло и дешевле квартиры,
где у музея ржавеют мортиры,
где старики затевают турниры
по шахматам, в просторных парках,
где даже в июле в полдень не жарко.
В порту выгружают из черных барков
кофе, пшеницу, какао, уголь,
и время спешит забежать за угол
в фарфоровой маске японских кукол.
Встретится с памятью на перекрестке,
на переходе на белой полоске,
там, где младенцы теряют соски,
заходясь лихим вокзальным плачем.
Откуда, толкаясь, спешили по дачам
привыкшие к кражам и неудачам,
граждане в пятницу после работы,
набирая воскресные обороты,
еще не имея ни „рено“, ни „тойоты“.
А где санитары? Их нет и в помине...
Привиделись, как петля на осине.
Чувствуешь, будто сидишь на мине.
И так, невзначай, колотишь взрыватель,
не зная, как вычислить знаменатель.
То одно, то другое... И все не кстати.
Затяжное некорригируемое состоянье.
По сути – божественные созданья,
жили сестрички Ольга и Таня
очень давно в псковской глуши.
Там, бродили в чащобах медведи, ежи,
и мало кто знал, на какие шиши
существует усадьба, аллеи, липы.
К ним в гости таскались какие-то типы,
потом появился Коран и талибы.
Не нравится это, можно другое...
Руслом сухим скачут ковбои –
отважные люди, но склонны к разбою.
По духу бандиты, опять не годится.
Восстанет правая оппозиция:
необходимы позитивные лица.
К примеру, геолог с теодолитом,
дети-сироты в обнимку с Б. Питтом
или Билл Гейтс с носом разбитым,
в пивной, у ворот на площади Стачек
в компании пьяных развязных подьячих
долго не мог поднятья с карачек.
Вот и мораль: не ходи без охраны
ни в джунглях (кусают москиты, душат лианы),
ни по берегу возле Гаваны.
Но страшней и опасней всего города:
Петербург, Магадан, Тамбов, Воркута –
избавь вас Господь заехать туда.
Так и становишься персонажем,
варя по утрам овсяную кашу,
специалистом по мелким кражам
сюжетов бульварной литературы.
Сидишь на бульваре потный, понурый
без кафедры и клавиатуры.
Нелепая дань оголтелой природе:
ждешь Её, а Она не приходит,
и нет нкакой лебеды в огороде.
Нет ничего – ни Села, ни Стрельны,
ни повременной, ни даже сдельной,
всем заправляет комбриг Отдельной,
Гвардейской, Суворова, морской пехоты –
фанатик бокса и подводной охоты,
назначен в почетные Дон Кихоты.
Он видит мельницы в горной долине,
сквозь оптику и пунктиры линий.
дождь опускается серо-синий.
Полковнику чудятся великаны –
это и есть коварные планы,
перемахнувшие через Балканы.
„Вперед без страха!“, – приказ отдан ротам.
Противник умылся кровавым потом,
мельницы сожжены огнеметом.
Личный состав представлен к наградам,
газ подведен к негасимым лампадам.
Потом на плацу под снегопадом
полковник стоит, а рядом в фуражке,
хлебая коньяк из плоской фляжки
Степашин, вытирает пальцы о ляжки.
И вот, пройдя все, от грима до ретуши,
неплохо танцует группа девушек,
отрабатывая тяжелый хлебушек.
Следом – сто дней гладиаторских игр,
того, что не знал наивный князь Игорь,
в липкой крови исчезающий тигр...
...Так и являются персонажи
в разного качества трикотаже
бесенятами в сопровождении стражи.
Пал Ваныч смеется неторопливо,
наблюдая панораму залива.
С венской кружкой бельгийского пива
идет спаситель, любимый народом,
наполненный до краев кислородом.
Тут же народ, привлеченный кодом
бородатого мастера, скупает диски
с завидным спокойствием олимпийским,
спешит разбавить зрелище виски –
когда-то бывшим напитком сезона,
этаким знаком русских масонов.
Потом есть повод звонить знакомым:
– Ну, что, смотрел? Да, мило, а впрочем, говно,
тут, кстати, сняли про батьку Махно,
сидим с женой, пьем сухое вино,
на новом диване обмываем покупку.
- И что жена? Примеряет шубку,
довольна. Разучивает „Голубку“.
Поговорили, так сказать, пообщались,
будто два дня жевали щавель.
Повезло еще – не пошли прыщами.
И не с кем спеть о далекой заставе.
Пуста скамья, за сухими кустами.
И если что-то глаголет устами
Младенца, то чистая зависть.
Она и глядит, на мир уставясь,
лицом пустоцвета – ложная завязь.
А жизнь торжествует, как купля-продажа,
бедный Евгений, старушка Параша.
За гибелью танкового экипажа,
крушением поезда, катастрофой,
за парками Старого Петергофа,
за пастой, тянущей эти строфы –
всюду маячат купюры, банкноты.
Недалеко от иконы до рвоты.
Смычок, задыхающийся от работы
над виолончелью, дает в итоге –
можно после скосить на налоги –
хороший навар. Во множестве полубоги
мелькают повсюду, куда ни взгляни,
на каждой плоскости только они.
И это, увы, отравляет дни,
отпущенные, так сказать, до Суда
лежачему камню – под ним вода
течет и в зной, и в полярные холода.
В воздухе марта, в запахе вербном
скопилась в количестве неимоверном,
но это вредит даже каменным нервам.
Июнь 2006 г.