4
Ражим стражем
солнце-выжига,
как у Шагала,
по небу шагало.
Солнц
живородящая пижма
рыже,
поджаро
под жаром стояла.
Рву
маленьких солнц пуповину,
головы золотом
сыплю в ладони…
Жизнь и смерть:
половина на половину –
любим без чести,
с честью хороним.
В ожидании горечи –
печень-лакомка.
В жёлтой пыльце –
руки ржавые.
Было б спасенье
от солнц маленьких,
кабы не речи твои лукавые.
Травы христовы стоят,
безголовы.
Кровью заходится
солнце красное.
Смерть,
если есть любовь –
условна.
Жизнь,
если нет любви –
напрасна.
3
Хоть на красном стоишь крыльце,
хоть во ржави ночного вокзала –
жало,
испачканное в сладкой пыльце
жалит так же,
как обычное жало.
Будешь ли злиться на сытость шлюх
или на спёртую сырость подвала,
знай,
истёртое жало старух
жалит так же,
как молодое жало.
И ничего изменить нельзя.
Даже если спасенья ищешь,
не помогут тебе
ни друзья,
и ни чёрт,
и не тот, кто свыше.
2
По оставшейся жизни
делаю долгий разбег
через боль огорчений,
разочарований патоки,
через «нет и нет»,
через двадцатизубый смех
в желудочный сок
какого-нибудь стервятника.
А ведь можно иначе –
иноходью Росинанта
вхромать в просторный
ярко-живущий мир
под величественную максиму
Иммануила Канта
или даже под грохот
полоумных мортир.
1
Мы веруем.
А это значит,
смеёмся мы –
и бог смеётся,
заплачем мы –
и бог заплачет;
лишь так он с нами остаётся…