Развернуть все на сто восемьдесят. И еще раз вернуть. Крутимся сами собой, ось колеса, обойма. Пустая. Тает небесная жижа туманами да ложью, двуличием и тайнами невысказанными, ищет щели вода талая, селится по колодцам и подвалам, льется обидами и прощениями. Напои меня, обними холодом и тревогой, балладами и сказаниями про совесть мою, про сознание.
Не бояться ответственности, не каяться, не петь себе акафист.
Кланяешься чужим болванам, склоняешься по падежам, божишься… боишься cам. А туман – полюбил наш город, скоро расколется каплями воды, срамоты каплями. Дождем завершится осени скука, только решиться, разрешиться разлукой. Тогда темными улицами воздух ватный будет сутулиться мимо фонарей и рекламы.
Светлого пробуждения с веток в поток вчерашнего бесправия. Вот и тонут мучительными соблазнами классные, с глазу на глаз, совещания. Из тюрьмы вашей с вещами я – на выход. Вы хоть раскланяйтесь, хоть раскло(а)нируйтесь, но без меня, без моих чувств. Пусто. Кончился туман, дождем смылся, скончался, сменился. Только и осталась усталость от ста восьмидесяти градусов. Радуешься обойме с пустыми гильзами: не застрелиться. Потом злишься пустыми глазницами… меня отпойте.
Впрочем, от разговоров мало проку, к разрешению приводит дорога, движение. Садишься в маршрутку первую попавшуюся и до конечной. Конечно, выход не шутка, ваш выход на сцену, уже не осеннюю. Легкое смятение от тени воинов: кто они после осени?
Инеем задеты стебельки и ветки вчерашних разведок. Раздетым по пояс на свежий воздух утренний избавиться от лени. Сменил настроение, называется. С пеной у рта правота – вата тумана вчерашнего. Прозрачность воздуха выдавливает слезу, проститься с сезоном амбиций и просто так прослезиться. На лицах легкий испуг и удивления нотки: вот как все поменялось быстро, здрасьте, единовластие. Продано тепло осеннее, предано, сойти с ума: зима.