Она умирала, хотелось пить,
Вздохи еле заметные.
Девушка, которой хотелось любить,
Юная, милая, нежная.
Она умирала, в кровавой пытке,
Ее замучили палачи,
А перед глазами стояла улыбка,
Это мама смеется в ночи.
Она стерпела, эти адские муки,
Трещали кости как дрова,
И иглы, вонзающиеся под ногти
Не заставили сказать слово «ДА».
«Нет, нет» кричала она.
Я ни чего не знаю.
Убейте, убейте скорее меня.
Всех, всех, я вас проклинаю.
Она умирала, на бетоне холодном,
В камере пусто, во дворе тишина.
За стеною кто-то на русском
Напевам интернационал.
А офицер проводящий допрос
Разговаривал по телефону.
Милая Мери, сегодня решен вопрос,
Я приеду теперь за вами.
Поцелуй за меня дочурку,
Ее прядь золотистых волос
Я храню как зеницу ока.
Здесь зима и большой мороз.
А у самого по телу дрожь,
Словно кровь остывает.
Эта русская кричала нам,
Словно нас самих осуждая.
« Вы фашисты, вы палачи.
Звери вы в человечьем обличии.
Всех Вас мы будем судить,
Будет и вам возмездие».
А за окном сорок первый год.
Немцы у самой столицы.
А девушка где-то в лесу живет,
В большой партизанской станице.
Но веры ее не сломить, ни кому,
В этом хрупком теле.
Верит она, что ее страну,
Не оккупирует немец.
И она говорит сквозь боль и стон.
Осуждает и их проклинает.
Разве у них нет дома жен,
Которые их поджидают.
Разве их родила не мать?
Разве нет в них жалости?
Как же можно стрелять стариков,
И сжигать людей заживо?
Только удар руки в перчатке
По ее жемчужным зубам,
Заставлял замолчать девчонку,
Пока кровь вытирала она.
Ее били словно собаку,
Каблуки шли по телу в пляс.
И звенели по бетону подковы,
В этот предрассветный час.
А затем поднимали на ноги,
Обливая холодной водой,
И опять повторялся заново
Этот кошмар ночной.
А девчонка стояла гордая,
Все лицо в синяках и крови.
И жестоким врагам невдомёк было,
Что не предаст родной страны.
Она умирала, хотелось пить,
Вздохи еле заметные.
Девушка, которой хотелось любить,
Любила Родину преданно!