Тамми голосовала на дороге. Мы оба перемазались в машинном масле, а это объединяет - будто вдвоём попасть под дождь или переспать с одной и той же девушкой. Многим кажется, что мы трое любовники, а я так и не понял, зачем время зря тратить. Завести семью, детей, и бить их по голове всё время, чтобы не выросли никогда, палкой, молотком, резиновой дубинкой - залезай обратно. О, я как будто вернулся в детство, бормочет Сэм, счастливо улыбаясь, пускает слюну - подобное поведение может разочаровать любую девушку. Прикинуться дебилом. Всё это слишком сложно - или не слишком? - но неизбежно в общении двух людей наступает такой момент, когда необходимо начать притворяться - и вот этот момент мы с Сэмом преодолеть как раз таки не можем. У нас с Сэмом была одна мечта на двоих: белая машина без верха, блондинка на переднем сидении, - то есть, это у Сэма была такая мечта, я и машину-то водить не умею. Пешком хожу. Иногда, чтобы несколько ускорить движение, засыпаю. Далбаоп. Для меня передвижение на колёсах - панты беспросветные. Если Сэм - это тот, у кого есть мечта, то я в его путешествии исполняю роль счастливого талисмана, скорее всего, такой волшебный двуногий зверёк - по-иному они с Тамми ко мне и не относятся. Тамми. Тамми хотела узнать, где заканчивается мечта, девушки тоже мечтают, но относятся к этому гораздо серьёзней парней; если парни претворяют свою мечту в жизнь, то девушки живут ею. И мечта разрушается, с каждой секундой её становится всё меньше. Тамми захотела узнать, где именно это происходит. Жених Тамми. Врач-гинеколог. Боже мой, какая скука. Женат, двое детей. Хотел, чтобы она трахалась с его женой, да об этом каждый мужик мечтает: вместо того, чтобы трахать мне мозги, пусть уж лучше трахают друг друга. Жена чуть ли его не убила, когда Тамми, в мужской рубашке и брюках, возникла у них на пороге с букетом для неё и бутылкой шампанского. Да, круто ей пришлось. Что за спектакль они для неё устроили, сколько посуды было перебито. А когда я ушла, наверняка классно трахнулись среди осколков. Все эти семейные игры с прощением раба, Тамми просто не разобралась, что это жена играла там активную роль, с неё и начинать надо было, а Тамми кто угодно, только не лесбиянка... Короче, переиграть не удалось, жалко, Тамми понравилось разыгрывать из себя мальчика. Где-то есть граница, за которой меня не существует, - это Тамми говорит, - и мне просто захотелось узнать - где. Такое латентное самоубийство, ну да бог с ним. Сэмова мечта накрылась, и мы резко сделали вид, что незнакомы. Тамми пошла голосовать. А я начал думать, как бы найти себе пропитание, так сказать, "на свежем воздухе". Фермеры. Ненавижу фермеров. В одном флаконе можешь встретить садо, мазо, зоо и некро - или это всё только для тебя, "городской штучки"? Корову подоил, голову курице отрубил - полное единение с природой, ничего не скажешь, - накосил сена для тех, кого собрался загасить завтра. Дочка делает уроки - апокалиптичней картины придумать сложно. Хотя попритворяться некоторое время, поиграть некоторое время в эти ролевые игры можно. Землемер, Франц К. - можно даже удовольствие некоторое получить. Сэм, я обожаю твою белую машину, но теперь это - лишь остов мечты. Он продолжает копаться в двигателе. Что вы делаете, ребята, остановитесь. Нулевая реакция. Ребята, смотрите, я ухожу, разве вы не хотите пойти со мной? Нет - машина сломалась, машина сломалась, - а кто сказал, что она должна работать? Сэм заводит её. Мы вместе добираемся до ближайшего населённого пункта... Ну что, может вернёмся? Машина как будто бы сломана, Тамми как будто бы голосует. Наконец кто-то останавливается, попутка трогается с места, и наша - вслед за ней. И вот ты, обычный среднестатистический самец на тачке, подвозишь Мэрилин Монро, тебе уже всё равно куда, хоть на край света, - хотя на самом деле - до ширинки своих штанов, - и вдруг обнаруживаешь слежку, а незаметней, чем наша колымага, для этой цели машину не придумаешь. Твои друзья, похоже, починились, - ну прямо вылитый Брюс Виллис в роли суперагента, на пенсии, не преминём добавить, Брюс - стар. А они и не ломались. Я хочу путешествовать автостопом, а они - просто беспокоятся, как бы со мной чего не случилось, понимаете? (Мужик, мой тебе совет, жги шины, пока бензин не кончится, - я понятно выражаюсь?) Погоня, она оживит любое повествование, ну а для Тамми развлечение - выскочить на ходу из машины. Рандеву на обочине, между ссадинами и синяками, птицами в ветвях дорог и у Тамми в голове, такие летают в мультяшках, сумасшедшие птички, прихававшие асфальта. Повторим? Тамми мутит. Разбита голова, мне хочется сделать фотоснимок, запомнить её такой, погружённой в себя. Нет, если хотите продолжать, пусть это будет кто-нибудь из вас, ребята, - мне уже хватит. На некоторое время ты чувствуешь единение с миром, потом тебе хочется спать, а наутро остаётся только боль; а потом и её не остаётся. Чудесный розовый оттенок, Тамми. В цвете твоих волос появилась глубина. Заткнись. Никогда не трахался с жертвой ДТП? И т. д. и т. п. Сэм гнал всю ночь, Сэм не собирался останавливаться, машине и голове требовался капремонт, мы боялись остановиться. Тамми, тебе не холодно? На, возьми мою рубашку. Тамми, возьми мои штаны, мне они в ближайшее время не понадобятся. Тамми, хочешь мои туфли - хорошие, тёплые. Тамми, вот мои трусы, не знаю, может быть, на что-то сгодятся? Да всё забирай! Что всё? Мальчики... Что!? Моё платье. Можете по очереди надевать.
НОЧЬ С СЭМОМ
Дорога никогда не спит, и машины на ней такие быстрые ночью. На самом деле ничего однообразного в их движении нет, странным образом их рывки напоминают движения мотылька, вечно стремящегося к освещённому овалу света впереди. Ощущение возникает, будто где-то рядом, среди деревьев у обочины притаились дети, они поставили фильм, который взрослые не разрешали им смотреть днём, и теперь вырывают друг у друга пульт, перематывая туда и обратно, пока плёнка не разорвётся и твоя голова не упадёт безвольно на кожаную подушку сиденья. Вдавленные следы отпечатаются по всему телу, исхлёстанному во сне ветвями дорог. Насекомый шелест шин по шоссе, цыганских юбок высоко в небе. Наткнувшись на твой взгляд, цыганки отлетают обратно во тьму, словно марионетки – обратно в свой ящик… Сэм выжимал всё что мог из машины, сигналя, обгоняя сам себя на поворотах. В зеркале заднего вида он ещё видел ночь, в то время, как его машина давно уже пересекла грань горизонта и въехала в утро, остановившись у обочины, нежно-розовый бессмысленный свет затопил мир вокруг, а Сэм всё так и сидел, вмороженный в кресло водителя, пока его друзья продирали глаза и разбирались с одеждой, понакиданной на полу салона; вцепившись в рулевое колесо, Сэм спал без сновидений, на всех скоростях вырвавшись за пределы планетной орбиты, Сэм пребывал в пустоте, пока неодолимое тепло солнца не повлекло его вниз по широкой дуге – и шмякнуло со всей силы о клаксон его собственной автомашины… А, это пустяки, пустяки… – забормотал он, устраиваясь поудобнее.
НОЧЬ С СЭМОМ
Мокрый заяц под кустом. Мои братья и сёстры – где-то поблизости. Дрожу так, что слышно, как стучат монеты в кармане платья. Я почти старуха, Сэм, мне – девятнадцать. Старость и болезни накинутся на меня сразу, как-нибудь однажды ночью, может быть, этой ночью? Пока мне удаётся прятаться – не зажигая огней, соблазняя тьму – возможно, мои палачи сжалятся сегодня? Ты хотел бы забыть меня как дурной сон, я же не могу забыть – твои руки и лицо, и вкус твоей крови. Пока день идёт я пою, а ночью замолкаю и лишь только жду: сейчас это произойдёт. Я пишу тебе в темноте, не разбирая букв, для того только, чтобы успокоиться самой. Я пишу твоё имя, я ищу и протягиваю тебе руку, мой единственный. Для тебя я была никем, ты уже забыл меня, Сэм. Я всё ещё хочу тебя, ты читал такие сказки, где возлюбленные соглашались ждать вечно, Сэм? Так вот, со мною это не так, я хочу тебя прямо сейчас, и мне всё равно где и с кем ты, и как это произойдёт, я согласна на ужасные вещи – перечисли все их, происходящих со мной и с тобой. Я хочу, чтобы они произошли, и ты был моим ПРЯМО СЕЙЧАС. Я стала как камень, камень, который ничто не сможет разбить, камень на твоей дороге, Сэм.
НОЧЬ С СЭМОМ
В его кривой огромной лапе я свернулась и замурлыкала, три когтя соединились на груди и разошлись, разрывая материю, вверх по плечам, вниз к животу. Жаркая тьма – подходящий климат для плода, чтобы раскрыться, по трём еле заметным линиям. Влажный жар его взгляда кожа моя впитывала каждой порой и не могла насытиться. Запахи гранатового сока, лошадиного пота; свет двух масляных ламп у потолка не достигал нависшего надо мною лица. Ветер, порывами налетающий в открытые ворота амбара с тёмного поля, – мне казалось, что огромный филин сидит на крыше амбара и наблюдает за нами. Тепло и холод, тьма и свет поочерёдно охватывали меня, заставляя извиваться, шептать продолжающие движения тела слова. Эхо и ветер разнесли их по окрестности. В шелесте трав и деревьев мы с ним отныне, невидимые и вечные.
УТРО НА ФЕРМЕ
Тамми вылетела из лимузина, как и вместе с пробкой от шампанского, икая, в пузырьках; конфетти осталось блестеть в грязи рядом со следом городских шин. Сняв туфли и чулки, приподняв подол белого платья и внимательно смотря под ноги, и всё равно увязая на каждом шагу, по солнечной, блестящей от утренней росы траве вдоль дороги, Тамми засеменила по направлению к ферме, к конюшням на границе с полем, навстречу доносящегося вместе с прохладным ветром запаху сена и навоза, лошадиному сну – устало перебирая копытцами после ночных скачек… Поддеваешь сено вилами и несёшь их к кормушкам, сквозь слипающиеся со сна веки проносятся табуны солнечных пятен; сладко позёвывая, впитывая лошадиный дух, вздымая смерчики красных листьев. Вилы стукаются о деревянный борт кормушки, переворачиваешь и засыпаешь, а вместе с тем и свои сны, кусочки силоса выковыриваешь из глаз. От звука заводящегося во дворе трактора стены рушатся, им это снится, сон и сенная пыль, повисшая в воздухе напротив выхода из амбара, как стая золотых мошек – напротив широко открытого голубого глаза. Мы с Тамми не замечаем друг друга, то есть она знает, что я где-то здесь, но её тень, перебрав шампанского, привалилась к деревянной перегородке стойла, уже почти завалившейся, – и Тамми вместе с ней. Ей даже лень взглянуть в мою сторону, пытается нашарить меня где-то там, в стороне от зевка, её пальцы пробегают по вилам, едва касаются моей руки, и разжимаются, и падают, – а я и думать о Тамми забыл, она – всего лишь часть моего сна, нечёткая и не выспавшаяся тень прошлого. Я загружаю кормушки, беру вёдра, иду за водой. Не обращай на меня внимания, бормочет Тамми, стоя рядом, пока я набираю вёдра из под крана, торчащего над корытом посредине лучащегося неизвестно чего. Отражение в корыте: Тамми, напялившая оцинкованное ведро на голову, видимо, чтобы оставаться незамеченной, слишком аааусталая, чтобы дискутировать. Легко стучишь по жестянке, милое личико Тамми жмурится от света, улыбается, смешно сморщив носик, из-под ведра. Сэм бьёт яйца на сковородку бесконечно одно за другим, нас с Тамми выворачивает наизнанку по очереди. Мы с ней похожи на строй из двух человек, среди которых проводят перекличку: выйти из строя, перегнуться пополам, выблёвывая не переваренную пищу на траву и солдат, которых она маскирует, стать в строй, расчёт окончен.
РОДИТЕЛИ ТАММИ
…Да, действительно, почему бы тебе не съездить на лето в деревню? Да, и передай привет Сэму! Как вы там с папой, хорошо время проводите? (Отец не может ответить, редко больше двух десятков слов за день произнесёт – может быть, потому, что ему не с кем разговаривать?) Да, мама, всё просто отлично. О том, как у мамы дела, можно было догадаться по её голосу. Мама любит проводить осень у моря, где потеплей. Главное – перестать думать, говорит она, ты просто отдаёшься этой глупой сильной жизни, этим волнам, а сезон располагает к отстранённости так, что в любой момент ты можешь прекратить игру. Ешь, спишь, купаешься, загораешь; то, что на тебе надето – твоя кожа, твоё единственное имущество; рюкзак же и всё его содержимое – предназначено больше для отвода глаз. Судя по мурлыкающим интонациям, успевшим появиться в голосе, она уже нашла, с кем провести отпуск. Удачи тебе дочка, – и короткие гудки, удаляющиеся, как белый платок, мелькающий в окне уходящего в туннель поезда; белая бабочка, сносимая порывами ветра, появляющаяся-исчезающая в ослепительно голубом небе – в то время, пока ты ещё продолжаешь чувствовать её лапки у себя на плече. Цепкое лето не спешит тебя отпускать, солнце с каждым днём всё дольше остаётся в небе перед закатом, а виноград не хочет созревать, и листья упрямо продолжают притворяться зелёными. Зима – если она вообще когда-нибудь наступит – будет пронизывающей; весной же мы уменьшимся в два раза, – так много, окажется, занимал лёд в нашей жизни. Раньше, в старину, год брал своё начало весной, – так вот, мне кажется, этот новый год мы встретим беспомощными в огромном, по сравнению с нашей маленькой жизнью, мире. Спотыкаясь на слишком высоких ступеньках; утопая в слишком больших креслах маленьким влажным огоньком, пятнышком тепла; улицы не пересечь, как и годы, прожитые параллельно, прожитые на другой стороне улицы, за огромным, залитым серым светом, окном; уличная грязь отражает небо, из квартиры не видимое, и кажется, что это между домами, навсегда разъединёнными, проплывают облака, и улица расползается как шов, как река в наводнение… Глаза моего отца давно уже видят только расстояния между предметами, а не предметы сами… Место, куда можно будет ускользнуть, возможный путь к отступлению… Только в пасмурные дни отца Тамми, того ребёнка, которым он был когда-то, можно увидеть ясно; в дни же, когда светит солнце, он отходит от окна в тень, как художник от картины, предоставляя тебе любоваться ею в одиночестве… Невыносимая важность, которую каждый из родителей Тамми придавал своей жизни, заставляла её искать развлечений на стороне.