Веками укутана серая мгла.
Обломки от кнарра дрейфуют повсюду.
Какая нелёгкая вдаль понесла
Торговца камнями, разбившего судно?
Коварной Ран сеть добычу взяла:
Она примеряет брильянты, рубины.
Веками укутана серая мгла…
Ей серьги и бусы морские рабыни
Творят из камней, что лежат в сундуках,
Как клады они разлетелись по дну.
Уже не в девичьих блестеть им ушах,
Уже не попасть им в чужую страну.
А где-то вверху, неподвижен, плывёт,
Лицо запрокинув к пустым небесам,
Рукой ухватившись за маленький плот,
Счастливец, что верит теперь в чудеса.
Он выжил в бушующей дикой стихии,
Его не взяла к себе бабушка Хель.
Вокруг только брёвна да бочки пустые.
До суши заветной дожить бы теперь…
Прикрыл он глаза от палящего солнца,
Скривил свои губы от горькой воды.
Он помнил, как милая Гунн из оконца
Молила: «Вернись, чтоб не вышло беды!»
Как руки прижала невеста к груди,
Зелёный свой взор, столь печальный, подняв,
Его обняла и вздохнула: «Иди».
Уплыл Ульв, её до конца не поняв.
Два ворона в небе, Отца яркий взор,
Вы – чёрные косы моей ненаглядной!
Что руны не кинул – мой страшный позор.
Да что мне позор перед смертью проклятой?..
Воды. Хоть глоток несолёной воды.
Он сизые губы свои облизал…
Вздохнул с облегченьем, ведь солнца цветы
Не слепят уже из-за стонущих скал.
Щит звёзд постепенно собой накрывал,
Оттискивал прочь негодующий день.
Мужчине, нашедшему в море причал,
Дарил он не ночь, но прохладную тень.
Ульв, плот свой толкая последнею силой,
Добрался до берега, будто во сне.
И нежно прижался главой своей сивой
К чужой, но такой долгожданной земле.
Его убаюкали шумные волны,
Стон скал подпевал, утешая так мудро…
Прядут свою пряжу затейливо норны.
Проснулся торговец лишь только под утро.
Сады дивных красок повсюду легли,
А море окрасилось в цвет земляники.
О боги! Такой живописной земли
Не видел он даже в прадедовской книге.
Ах, Гунн, моя Гунн! Моя милая хёдд.
Тебя бы за руки привёл я сюда,
Ты веришь, что здесь не рождается лёд?
Не жизнь здесь, а рай…разве ж это беда?
Смотри-ка! В долине табун лошадей.
В их гривах как будто алмазы блестят!
Настолько красивых и стройных коней
Не видел я! Будто по небу летят.
Но, Гунн! Что за птицы на ветвях сидят?
Они как сапфиры… Как ночью звезда
Собой наполняют божественный сад.
«Любимый, вернись, ведь я чую: беда…»
Но Ульв не послушал слова своей Гунн.
Он в чащу пошёл любоваться рассветом.
А там, на ветвях, словно тысячи лун,
Висели плоды серебристого цвета.
Здесь боги живут, в этих дивных местах!
Яства здесь рождаются чудо большие!
«Чужою землёй до макушки пропах,
Любимый, очнись! Эти боги - чужие!»
Что, Гунн, тебе фьорды? И вечные льды?
Ведь тут так тепло и во много раз краше.
А там мы - как рыбы под толщей воды…
«Но, милый, пойми, это – родина наша!»
Не смею я спорить, что родина ждёт,
Но дом наш лишь там, где находимся мы.
А Гунн добрым голосом также зовёт:
«Я так тебя жду, не наделай беды…»
Вдруг, птицы слетели с насестов своих.
Цветы приуныли, молчаньем кивая.
Из рощи бамбука, который притих,
Выходит, лукавой улыбкой играя,
Красавица стройная, плавно ступая,
А стан её гибкий чернее, чем мрак.
К нему приближается, и, напевая,
Его в плен берёт телом в тонких шелках.
От ласки забыл он зелёные очи,
Она пьяным мёдом его залила.
Одна за другой бесконечные ночи
Летели... Но в этом не видел он зла.
В голове тихий плач: «Забыл…ты забыл»
Я не слышу тебя. Не мешай. Я же сплю!
«Вспоминай, возвращайся, ведь ты же любил»
Уйди! Не мешай. Не люблю. Не люблю.
«Маврийская ведьма, глумливая тварь,
Ты плотским огнём загубила его.
Вот, милый, беда. Говорю я: «Прощай».
Не будет нам счастья, детей… ничего.
Сейчас сотворю я своё заклинанье».
Куда подевалась та робкая Гунн,
Что глаз не поднимет ему на прощанье?
«О, Ульв! Ты – предатель, обманщик и лгун!»
В ней страсти кипят, и обида растёт.
Свои чёрные косы она, расплетая,
Заклятье одними губами поёт.
И дух её птицею ввысь улетает.
«О, Фригг! Дай мне силы его отыскать.
О, Фрейя, терпенья мне дай и покоя.
Мне только смотреть, да крылами махать:
Пока не иссякнет вино колдовское.
Вот фьорды родные мои позади,
Как можно отречься от ётунов этих?
Не злись, Гунн, не злись…Как же жарко в груди,
Пускай мне поможет пронзающий ветер!
Пускай мои крылья наполнит движеньем,
Усталость подхватит и выкинет в море.
Не даст мне обратно лететь с пораженьем,
О, боги, за что же такое мне горе?»
Закончился север, раскинулась суша,
На ней тут и там зеленеют леса:
С деревьев свисают лимоны и груши.
Рябит от обилия красок в глазах.
«Не видно лишь Ульва, куда подевался?
День снова сбегает от ласки ночной.
Уж если он с девкой в лесах затерялся -
До тьмы не успеть долететь мне домой.»
Но, вот он – сидит, обнимая рукой,
За плечи маврийскую ведьму, смеётся…
Ушёл от меня бы к царице какой
Жалел бы. А тут – со слезами вернётся.
Но нет. Пусть же плачет он прямо над ней!»
Она незаметно к нему подлетела
И в ухо шептать заклинанья скорей.
С последним лучом щебетунья успела.
Свой дух возвратила с обмершее тело,
И косы плела у огня, согреваясь.
Всё сделала Гунн, как того и хотела…
Поела, обмылась, ко сну собираясь.
Наутро туман пред глазами поплыл,
Не помнил Ульв время, когда он забылся.
Наполнил свой кубок вином, пригубил -
Бегом от навеса скорее пустился:
Кишели червей миллиарды в напитке.
Красавица чёрная мёртвой сидела.
Её разбудить бесполезны попытки…
Во сне задушил. Вот что Ульв наш наделал.
Великое горе нашедшему рай:
Остаться? Сперва заплати за грехи.
За всё есть цена. Не спеши, выбирай.
Ведь скальдам не просто даются стихи!
Гунн слышала голос, зовущий вдали.
Молящий о том, чтоб простила его.
По пояс в воде, он кричит на мели…
«Не будет нам счастья, детей… ничего.
Забыл ты о нас и о наших мечтах,
Не буду я слышать тебя, как глухая.
Прочтёшь, будет день, на чужих парусах
Слова о беде мои. Ведь, умирая,
Увидишь далёкие добрые кнарры,
Они не причалят к твоим берегам.
Не буду жалеть о своей лютой каре,
Ведь я не прощу тебя, Ульв, никогда.»
Как мне разобраться, о, милая Гунн?
Ведь я околдован был ей и тобою.
Не знаю я правды, я вовсе не лгун!
Ведь я не любил её чистой любовью.
Прошу, помоги мне! Не дай мне пропасть,
Её колдовство не травИт меня боле.
Не кинь меня в смерти открытую пасть,
Ведь ты не желаешь бесчестной мне доли?
Она же застыла и, глядя в огонь,
Вздохнула. Подумала, как попрощаться…
Закрылась руками – и слёзы в ладонь.
Шепнула ему чрез моря: «Возвращайся».
18-22 апреля 2007 года