У девочек рвутся струны уже под бубен.
У девочек страсть сердечна, а сердце крепко.
И смерть на миру красна даже в волчьей шубе,
А в норке и не на миру - красна, но редко.
У девочек всё упруго, и грудь, и нервы.
За каждым углом притаился горячий мачо.
Им кажется, нет ничего сексуальней стервы.
Но свечка на стол - и плачут, заразы, плачут.
А я не то, чтоб от зависти, но обидно, -
Ни памяти девичьей, ни упругости нервов.
А хочется в белом.. Чтоб мачо под боком, видный,
И пусть у меня он не первый. Да хрен с ним, с первым.
А хочется в алом иль, в лучшем случае, в голом.
И не покраснев признаться: «Читаю Грина».
И свечку на стол, и плакать, как дура, в голос.
И умереть красиво, где-нибудь в Рино.
Но это у девочек, а у меня - октябрь.
Не Рино, не Рим, - Калифорния и мигрени.
Закрыты как тема и пропасти, и «хотя бы»
До лучших условных времён, где пушкинский гений
Пречистой своей красотой не покажется пресным.
Накапав чернил, схвачусь за перо, за дело,
И свечку на стол, и... Не плачется, хоть ты тресни.
И красный мне, как корове седло, и белый.
У девочек рвутся струны легко, игриво.
У девочек всё прекрасно - душа и зубы.
Разделать бы эту девочку в хвост и в гриву,
Но спят мои девочки, спят две мои голубы.