****
Я тебя украл у всех напастей
из чужих неведомых краев.
Ты моё нечаянное счастье,
счастье запоздалое мое.
Я твой образ вылепил когда-то
из тумана утренней зари.
Отливают золотом заката
крылья белоснежные твои.
Ни о чём на свете не жалея,
я жалею только об одном –
слишком быстро кончится аллея,
по которой мы с тобой идём.
****
Ты за что мне досталась такая?
Ненавидя и всё же любя,
отрекаю тебя, отрекаю,
от себя отрекаю тебя.
На погибель себя обрекаю,
(в сером небе кричит вороньё)
и в стотысячный раз повторяю
лучезарное имя твоё.
От привычек твоих отвыкаю,
от домов, где бывали с тобой.
Словно птицу тебя выпускаю
из распахнутой клетки грудной.
****
Четвёртый день метёт над городом,
сифоня в дырку между скал.
Фонарь, офонарев от холода,
светиться даже перестал.
Как хорошо наверно в Турции,
где бережет своих Аллах!
Там распускаются настурции,
и мальвы светятся в садах.
А здесь вон даже пёс от холода
под лапой прячет чёрный нос.
Над ледяной пустыней города
четвёртый день метёт норд-ост.
****
В каждой кошке, если она не накормлена -
есть черная, черная, черная комната,
А.Кабанов
В каждом мужчине, особенно, если он несвободен,
есть глубокий,
глубокий,
глубокий
колодец.
В том колодце вода – не достанешь до дна,
и черным-
черна
глубина.
В придорожном мотеле ты захочешь раздеться
и нырнуть в это черное прямо под сердце.
Не пытайся,
прошу -
это слишком опасно!
Ты надеешься выплыть – надежда напрасна...
Лучше ляг и усни головой на плечо -
слишком черная,
черная,
черная,
чё...
там вода,
и колодец ужасно глубок.
Спи, мой зайчик,
зайчонок,
зайчо-
нок.
Девушка в оранжевом плаще
Девушка в оранжевом плаще,
в праздничной обертке мандаринной,
может быть, зовут тебя Мариной,
может, Клеопатрой вообще?
Смотришь на меня, а взгляд такой,
Словно звездный свет из глаз струится.
Было б мне хотя бы этак тридцать,
а сегодня это всё на кой?
Выгорело все в моей душе –
Слишком долго я живу на свете.
Чем же я смогу тебе ответить,
девушка в оранжевом плаще?
Так не трать свой одинокий взгляд,
Подари тому кто помоложе
Золотой пушок на гладкой коже –
Он пусть будет пламенем объят,
Он пускай в любви сгорит дотла,
Чтоб душа в страданиях окрепла.
Я же отгорел – лишь горстка пепла
Там, где раньше молодость цвела…
Фантазия на тему «Время»
Нет, время не учит –
Оно нас ведет
И метит из «Стечкина» в темя.
Ни шагу обратно –
Вперед и вперед
За всеми,
За всеми,
За всеми!
Нет, время не лечит –
Оно нам дробит
Прикладом суставы и кости.
И с каждой минутой все больше обид,
Все больше беспомощной злости.
Нет, время не судит –
Оно приговор
Выносит без адвоката.
Приходят народы от моря и гор,
И снова уходят куда-то.
Ветшают селенья,
Горят города
И много чего происходит.
А время уходит незнамо куда,
Да всё никуда не уходит.
На заре
Выплывают сосны из тумана,
с каждым часом явственнее свет.
Отступает в прошлое поляна –
наступает пасмурный рассвет.
Над костром еще роятся искры,
но уже отчетливее дым.
Мы устали. Путаются мысли:
Как-нибудь потом договорим!
(Так потом и не договорили –
унеслись по рельсам поезда,
теплоходы гордые уплыли…)
Гаснет запоздалая звезда,
Вот уже проснулись в кронах птицы,
стали дали чище и ясней...
Сколько лет прошло, а мне всё снится
это утро юности моей!
Моя эсхатология
Нет, не загробного спасенья,
Не отпущения грехов,
Проси у Бога вдохновенья
Для новых песен и стихов.
Когда придет кончина света
Стремительно и огнево,
Проблемно будет непоэтам
Проникнуть в Царствие Его.
Поэтам же – довольно просто,
Ведь с малых лет известен им
Плывущий в небе, словно остров,
Небесный Иерусалим.
Бродя по Киеву, Казани,
Или осеннею Москвой
Они его давно узнали
С его несбыточной красой.
В его небесных переулках
Так хорошо скитаться им!
Звучат шаги светло и гулко
По оснеженным мостовым.
После зимы
Соки идут по тугим узловатым корням.
Соки идут, поднимаясь все выше и выше.
Вот уже кожа морозом измученных вишен
порозовела, зарделась в сиянии дня.
Нет еще листьев. Из почек не выстрелил цвет.
Но зеленеют, синеют, алеют влюбленно
ветви осины, рябины и старого клена.
Соки идут, и от соков спасения нет.
Так вот и я. Чуть не умер минувшей зимой –
слишком достали морозы и вечная вьюга,
и, как назло, ни любимой, ни верного друга
не оказалось в том ужасе рядом со мной.
Но пронесло. Значит, будет еще впереди
много всего. Ощущаю душой онемелой,
как от ступней по волокнам промерзшего тела
соки идут, заполняя пустоты в груди.
Карабах
Неспокойно в Черных садах.
Карабах ты мой, Карабах!
Никогда я там не бывал,
Но мой друг Амирам сказал,
Что, как прежде, там дело – швах.
Карабах ты мой, Марабах!
Что за странный в горах раскат?
Это выстрелил в брата брат –
И понесся звук «тарабах!»,
Оглашая весь Карабах.
Карабах ты мой, Карабах!
Эллохим, Иисус, Аллах,
Посмотри на несчастный край,
Дай нам разум и сердце дай!
Карабах ты мой, Карабах –
Черный пепел на облаках…
****
Среди пустых бессмысленных систем,
Где завтрак в восемь, ужин ровно в семь,
Метро, маршрутка, отпуск раз в году,
Где глухо и беззвездно, как в аду,
Где глупо и безвольно я бреду
В густой толпе под топот тысяч ног, –
Вдруг раздается радостный звонок:
«Привет!»
«Привет!» – и больше нет проблем,
И рухнула стена тупых систем,
И ты – во мне,
И больше нет меня,
И мир – в огне,
И мы внутри огня.
Старая-старая сказка
Колобок катился лисичке на нос.
Колобок катился, не зная сам,
Сколько этой жизни ему осталось,
Как не знаем, сколько осталось нам.
А в высоком небе звезда блестела,
Отражаясь в черной густой воде,
И душа, почти покидая тело,
Уносилась к этой большой звезде.
И рвалась все выше, звеня напевно,
И был так прекрасен ее полет,
Что от счастья плакала Патрикевна
И с восторгом думала: «Во дает!»
Дело было летом в ночном Париже,
Где повсюду толпы прекрасных дам.
Колобок катился все ближе, ближе…
И горели звезды над Notre Dame.
В переулках старинного города
Здесь, в переулках старинного русского города,
Где не ступала крикливых туристов стопа,
Все мне до боли знакомо, до судорог дорого –
Здесь пролегла наших тайных свиданий тропа.
Здесь наши руки друг друга касались под столиком,
И лучше слов говорили о многом глаза,
Только вот счастья нам выпала малая толика –
И развела, разметала разлуки гроза.
Годы пройдут, и века, и народы рассеются,
Звезды падут, словно слезы, с ослепших небес.
Только мне верится, верится, верится, верится, верится –
Память о нас сохранится в анналах чудес.
И бородатый учитель, сей том перелистывая,
Будет рассказывать детям легенду о том,
Как мы с тобою любили друг друга неистово
И как за эту любовь поплатились потом.
Литургия
Я – то язычник, то христианин,
то монархист, то ярый вольтерьянец.
Я сам себе и раб, и господин,
в своей стране я словно иностранец.
В башке коктейль из рока и попсы,
буддизма, православия и Вуду…
И мелкий бес – карманные часы –
как тать, меня преследует повсюду.
Но иногда среди сплошных забот,
когда, на грех, полным-полно работы –
щелчок! – и в глубине сознанья кто-то
невидимый рубильник повернет –
и я внезапным светом ослеплен
вдруг застываю, не закончив бега.
И вижу – почка сделалась листом,
в тени дворов истлели глыбы снега,
проплыли миражи ледовых гор
под Астрахань и там исчезли где-то…
Весь мир похож на праздничный собор,
построенный из волн живого света.
Вот я стою, его исполнясь славы
и осеняюсь дедовским крестом,
и бытия державные октавы
дрожат в моем сознании пустом.
1997-2007
Вечер. Река
Сонное солнце спешит на покой,
аист кружит над уснувшей рекой.
Сонная рыба плеснула в воде,
месяц хвостом прикоснулся к звезде.
Стонут лягушки в густых камышах,
сонное таинство жизни верша.
предчувствие
сменили мяч на меч
и снова меч на мяч
оставив воду течь
коней пустили вскачь
коней погнали прочь
туда где луг пахуч
а сами вышли в ночь
под рокот черных туч
под клекот хищных птиц
под гомон воронья
и упадали ниц
предчувствуя Тебя
река
полная звезд река
льется издалека
мимо текут века
страны и облака
утром лежат снега
в полдень стоят стога
вечером как всегда
с неба течет вода
много чудесных мест
по берегам окрест
только бежит река
и не понять пока
что там за той сосной
что там за той весной
сможем ли мы с тобой
там обрести покой
Городовой
Может быть, я выражусь недостаточно здорово,
может, я вообще не в ладах со своей головой,
но мне кажется – на улицах нашего города
непременно должен стоять городовой.
Чтобы в руках у него была тяжелая палка
и 45 калибр в кожаной кобуре,
чтобы самая что ни на есть распоследняя галка
двадцать раз подумала, прежде чем раскаркаться во дворе.
Чтобы, увидев его огромную бляху,
сверкающую на солнце ярче самых ярких огней,
жулики и хулиганы обмирали со страху
и поскорее завязывали с криминальной карьерой своей.
Чтобы маньяк-убийца, прячущийся в подъезде,
и солидный киллер, получивший миллионный заказ,
вспомнили вдруг, что в далеком Чёртолысом уезде
ждет их маманя, и поскорей испарились с глаз
к чёртовой матери. Чтобы проститутки и геи,
педофилы и прочие извращенцы разных мастей
вспомнили вдруг, что есть дела поважнее,
чем гей-парады, например, воспитанье детей.
Чтобы никто не выбрасывал мусор куда попало,
чтоб даже кошки забыли по ночам свой истошный вой.
Хороший городовой – господи! – это ж так мало!
Это так много – хороший городовой!
Строчка в дневнике
В этом тесном девичьем мирке
Ты всего лишь ветер переменный.
Ты сюда приходишь налегке,
А уходишь по уши в проблемах.
Здесь повсюду мишки, барсуки,
Кошки, мышки и другие звери…
Если ты допущен до руки,
Для тебя всегда открыты двери.
Если же доверье потерял,
Извини, но ждет тебя отставка.
В каждом мишке кроется кинжал,
В каждой кошке спрятана удавка.
В этом тесном девичьем мирке
Невозможна жизненная замять.
Разве только строчка в дневнике
О тебе останется на память.
Неизвестный поэт
Счетовод исчисляет числа,
Примадонна смывает грим.
Мы, поэты, не ищем смысла –
Мы в реторте его творим
Исступленно, тревожно, чутко,
То на совесть, то как-нибудь…
Что бы делала незабудка
Без поэтова слова «Будь!»?
Что бы делали эти клены,
Раскаленные докрасна?
Что бы пел по ночам влюбленный,
Когда снова придет весна?
Нет, поэты не клуб, не каста,
Не элита, не высший свет –
Где-то в сердце под слоем наста
Неизвестный живет поэт.
Он упорно не спит ночами,
Сочиняет какой-то бред.
Вы случайно его не встречали?
Передайте ему привет.
Очень странное стихотворение
Я проснулся и осознал,
что меня больше нет на свете.
Предо мною пустой вокзал,
и на дикой платформе – ветер.
Ни души вокруг, ни души…
Тишина – как на дне колодца.
В тишине – дыши не дыши –
не услышишь, как сердце бьется.
Вдруг, безмолвие разорвав.
из страны под названьем «Верю»
на платформу пришел состав.
С тяжким вздохом открылись двери.
Перед тем как в вагон шагнуть
я услышал крик: «По машинам!»
……………………………………
…Отправляясь в далекий путь,
на прощание помаши нам…
Детство Ариадны
На скульптуру Игоря Лукшта
Тезею, что запутался однажды,
Поверив в обольстительный обман,
И в лабиринте бесконечных драм
Страдает от бессилия и жажды,
Она ещё спасенье принесёт.
Потом.
И тем в веках себя прославит.
А он её на Наксосе оставит
И ей сестрицу Федру предпочтёт.
Всё это будет после.
А пока
Она беспечно скачет и смеётся,
И нитка перепутанная рвётся
В неопытных девчоночьих руках.
Фотографию работы И.Лукшта
смотрите здесь:
http://pics.livejournal.com/andrey_baranov/pic/00001sxd/
В метро
Чихают, кашляют, читают…
Читают, кашляют, чихают…
Страницы желтые листают,
И всё бегут, бегут, бегут…
Бранятся, мест не уступают,
На ноги смачно наступают,
На Пушке встречи назначают,
Любимых в центре зала ждут.
И снова кашляют, чихают,
Под лавкой банки оставляют,
На лавке тихо умирают
(им что-то ангелы поют),
А выше небеса сияют,
А ниже корни прорастают…
Нет, ничего не замечают,
А всё снуют, снуют, снуют…
И я бегу со всеми вместе
Из Люберецкого предместья,
Наверное, раз этак двести,
А может даже триста в год,
С привычной сумкой за плечами
(вы там, конечно же, встречали
меня, да только не узнали)
до Пушки – и на переход.
****
Вдруг стало тихо на моем балконе.
Взглянул под козырек – гнездо пустое:
Семейку ласточек унес бродяга-ветер.
Я не заметил.
Осенний дождь по окнам барабанит,
Как будто стекла мелкой дробью ранит,
Давно сентябрь – пора забыть о лете.
Я не заметил.
И в доме тихо как-то необычно –
Ни смеха, ни возни такой привычной.
Да, выросли и разлетелись дети –
Я не заметил.
Летят года. Какой-нибудь весною
Придет косая со своей косою.
Вот так усну (еще на этом свете)
И не замечу…
Листопад
Целовались в осеннем лесу,
тесно-тесно прижавшись друг к другу.
Свечи кленов стояли по кругу.
И не помню, в котором часу
вдруг шуршащий послышался звук,
будто сдержанный выдох раздался –
это так листопад начинался,
в одночасье, негаданно, вдруг.
И пошли шелестящей стеной
листья липы, осины и клена,
непреклонно, медлительно, сонно,
как в замедленной съемке в кино.
Не скрывая восторженный взгляд,
мы стояли на дне листопада.
Нам была эта осень наградой,
самой ценною из наград.
Еще разок взглянуть
Памяти Петра Боровикова
Пылит полынь. В полях поспела рожь.
Полет пчелы тяжел и медоносен.
С утра – роса. Под вечер – теплый дождь.
И вот уже – белянки между сосен.
Чуть-чуть – и желтой темперой сентябрь
раскрасит среднерусские равнины,
и заунывный клекот журавлиный
поманит вслед за вечностью...
Хотя б
Еще разок взглянуть на этот край
С его простой неубранной красою,
Пройти по лугу с дедовской косою,
Услышать перекличку птичьих стай!
Еще разок взглянуть в твои глаза,
Вихор взъерошить сыну-малолетке…
Чего ж ты рвешься, глупая слеза,
Из недр души, как чиж из тесной клетки?
****
я тебе о важном рассказал
ты мне не ответила увы
и сбежав на Питерский вокзал
я уехал в сторону Невы
и бродил по невским берегам
наглотавшись всякой чепухи
и к твоим немыслимым ногам
мысленно бросал свои стихи
а потом подумал Боже мой!
почему я здесь а не в Москве?
и клубился сумрак голубой
обнимая город на Неве
были дали зыбки и чисты
купола летели в высоту
и стояли стройные мосты
словно часовые на посту
****
В этом городе ночь
Перепутала все остановки.
Проплывают огни незнакомых пустых площадей,
И громады дворцов, и ограды изысканной ковки…
Только нет той одной.
Той единственно нужной
- моей.
Я уехал давно и, не зная куда, всё же еду.
Не иначе шофёр перепутал привычный маршрут.
Я уехал давно, может быть еще в прошлую среду.
Нынче снова среда, а я все ещё, все ещё тут.
Что ж ты мучишь меня, бестолковый, безумный водила?
Я стремился туда, свою тяжкую долю кляня,
Где девчонка одна неизвестно за что, но любила,
и известно за что разлюбила позднее меня.
Я стремился туда, где меня ожидали когда-то
Золотые огни мне знакомых до боли квартир,
Где на дальний Домбай собираясь, гудели ребята,
И на Горный Алтай, и на крышу вселенной – Памир.
В этом городе ночь
Перепутала все остановки,
Перепутала дни, перепутала страны и век.
Мой водитель заснул на заснеженной дикой парковке.
Я остался один.
Я один – и за окнами
снег.
Читая Мураками
Это был Харуки Мураками.
Мелкими японскими шажками
он бежал, как будто по татами,
и кричал по-птичьи:"Ла-ла-ла!"
А за ним во след летели птицы:
сойки, совы, зяблики, синицы...
И патрульный уличной милиции
наблюдал за всем из-за угла.
Звали патруля Серёжа Мамин.
Он не сильно ладил с языками,
не читал Харуки Мураками,
но зато был отставной моряк.
Он ходил на китобоях "Слава",
чем гордился несколько коряво,
и его любила тётя Клава
из ларька с названием "Табак".
Тётя Клава - знойная блондинка
в юности блистала, как картинка,
но сегдня не одна морщинка
пролегла на Клавином лице.
Клава не читала Мураками,
дома воевала с "дураками" -
дочкой и тремями сыновьями,
матерясь, как чёрт, об их отце.
Их отец был музыкант Гаврила,
злой и волосатый, как горилла.
"И чего я только находила
в этом волосатом подлеце!"-
думала с тоскою тётя Клава,
наблюдая, как шагает браво
бывший китобой флотильи "Слава"
с глупою улыбкой на лице.
А Гаврила слыл звездой экрана,
что для Клавы было очень странно
(всё равно, что выпустить барана
и заставить сбацать рок-н-ролл).
Он своими мощными руками
колошматил кожу на тамтаме,
не читал Харуки Мураками
и как прежде был ужасно зол.
Так между Серёгой и Гаврилой
жизнь её бездарно проходила.
Клава с горя даже закурила,
сокрушаясь: "Не тому дала...
Вечная проблема с мужиками..."
И бежал Харуки Мураками
по-японски мелкими шажками
и кричал по-птичьи "Ла-ла-ла!"
Тот, кто назван именем моим
Горит восток кровавою зарёю,
клубится облаков летучий дым...
Но нет его ни над, ни под землёю -
того, кто назван именем моим.
Неразличим, как воздух или ветер,
как аромат цветка неуловим,
он вроде есть - и нет его на свете -
того, кто назван именем моим.
Я много лет ищу его повсюду,
бродя по миру, словно пилигрим.
Когда найду, корить его не буду -
того, кто назван именем моим.
Мы сядем с ним в таверне у дороги,
нальём в бокалы красного вина,
и я скажу, стараясь быть нестрогим:
"Я рад, что ты нашёлся, старина!"
Романс в ультрамариновых тонах
Для безумных страстей я уже недостаточно молод,
слишком много невзгод и тревог для моих старых плеч.
Прилечу ненадолго в ваш ультрамариновый город
и опять улечу...До свиданья! До будущих встреч!
Прилечу ненадолго в ваш ультрамариновый город
и опять улечу...До свиданья! До будущих встреч!
Будут липы цвести, и каштаны сиять под луною,
и о чем-то шептать о несбыточном дедушка-Дон.
Только ты не пройдешь вдоль по Пушкинской рядом со мною
и o нашей любви не расскажешь внучатам потом.
Только ты не пройдешь вдоль по Пушкинской рядом со мною
и o нашей любви не расскажешь внучатам потом.
Бестолковый роман, непутевый, ненужный, опасный...
В этих южных краях так, наверно, бывало не раз...
Но куда мне уйти от безоблачных этих, прекрасных,
небывало больших твоих ультрамариновых глаз?
Но куда мне уйти от безоблачных этих, прекрасных,
небывало больших твоих ультрамариновых глаз?
Песня Ирины Шахрай на эти стихи:
http://www.stihophone.ru/works.php?G=22&ID=8750
Дожить бы
С годами бедней и обыденней сны,
скромней содержанье желаний заветных:
дожить до рассвета, дожить до весны,
до внуков дожить, что приедут на летних.
Дожить бы до первых осенний грибов!
За белыми в лес с самодельным лукошком
сходить. Подкупить полполенницы дров,
на долгую зиму припасов немножко
сготовить. И снова сквозь зимние сны
под белой метели щемящие звуки
ждать нового утра, и новой весны,
и лета, когда повзрослевшие внуки
нагрянут веселой и шумной гурьбой,
весь мир до краев звонким смехом наполнив.
А прошлое было совсем не со мной,
а с кем-то другим, только с кем – не припомню.
Вечерний снег
Вечерний снег кружил над садом
и (я увидел это сам) –
не опускался и не падал,
а возносился к небесам,
паря над миром полусонным
в неверном свете фонарей,
как будто ангельские сонмы
над бедной родиной моей.
И время протекает сквозь меня…
И выпал снег… Он шел три долгих дня,
но час придет – и он, как сон, растает.
Так время протекает сквозь меня
и сквозь меня куда-то утекает…
А я на перекрестье бытия
стою и каждой клеткой ощущаю:
не время протекает сквозь меня,
а я сквозь время тихо утекаю,
как первый снег, что шел три долгих дня,
как облака, закаты и рассветы…
Как будто вовсе не было меня.
А может был – да позабыл об этом.
Монах из детства
Я – монах в красных штанах
в сиреневой рубашке
приехал на коняжке.
(Детская потешка)
Эй! Монах в красных штанах,
в сиреневой рубашке
на маленькой коняжке!
Куда ты скачешь, монах?
Ответь!
Куда ты, едешь, монах?
Скажи!
Кого ни спросишь –
повсюду смерть.
Куда ни глянешь –
повсюду жизнь.
Да, очень странно устроен мир:
вопросов много – ответов нет.
Но самый главный из них – один:
зачем пришли мы на этот свет?
Зачем пришли мы, монах?
Ответь!
Монах, ты знаешь зачем?
Скажи!
Не для того ли, чтоб встретить смерть?
Не для того ли, чтоб видеть жизнь?
Монах из детства!
Мой друг-монах
в простой рубахе
и на коне!
Куда ты мчишься
в своих штанах?
О чем ты хочешь
поведать мне?
Наши встречи…
Ни людей – ни богов…
Ни друзей – ни врагов…
Ни классических драм…
Ни готических дам…
Ни изысканных поз…
Ни волшебника Оз…
Ни Ватто…
Ни Буше…
Ни покоя в душе…
Ни великих идей…
Ни звезды…
Ни огня…
Ни детей – ни плетей…
Ни тебя…
Ни меня...
Только смутные сны в толчее городов.
В ожиданье весны,
"в ожиданье Годо".
Только тысячи птиц…
Только тысячи глаз…
Переулков арбатских неспешный рассказ…
Ощущенье чего-то большого в конце…
Наши встречи тайком на Бульварном кольце…
Снова давка в метро…
Снова пицца в бистро…
Теплый снег января.
Только ты…
Только я…
Стихи сентября
Неужели это сон? Неужели
это все мне померещилось вдруг?
Прокричали журавли, пролетели
по невидимой дороге на Юг.
Но покуда журавли пролетали
и горела над деревней заря,
я услышал, как деревья листали
томик избранных стихов сентября.
Желтым светом наливались страницы
в ожидании морозов и вьюг...
И летели перелётные птицы
по невидимой дороге на Юг.
Женщина за утренним туалетом
Как Христофор Колумб, пускаясь за море,
как Саваоф над нашим праотцом,
как Донателло перед глыбой мрамора –
так женщина перед своим лицом.
В глазах – борьба усердия и нежности.
Она корпит, колдует, ворожит…
И целая система принадлежностей
на туалетном столике лежит.
Дышу спокойно – притворяюсь спящим,
а сам любуюсь через щелку век.
Осмысленнее что и настоящей
придумал в этом мире человек?
Песня Ирины Шахрай на эти стихи:
http://www.stihophone.ru/works.php?G=22&ID=8740