Древнейшая русская поэзия, известная нам в основном по позднейшим записям былин и духовных стихов, была нерифмованной. Правда, ассонансные созвучия и даже настоящие рифмы могли присутствовать в таких стихах, как, например, в знаменитой «Голубиной книге»:
Да с начало века животленного
Сотворил Бог небо со землею,
Сотворил Бог Адама со Еввою,
Наделил питаньем во светлом раю,
Во светлом раю жити во свою волю.
Итак, пары ассонансов здесь – землею – Евою и раю – волю. Но надо учитывать то, что запись этого варианта «Голубиной книги» была сделана в XIX веке, а сам вариант окончательно сложился не позднее первой половины XVIII века…
Тем не менее, собственно рифма появилась в русской литературе очень рано, но использовалась она в произведениях прозаических – как элемент риторического украшения речи. Вот отрывки из «Моления Даниила Заточника» (XII век):
Не имей себе двора близ царёва двора,
И не держи села близ княжа села
Змия человека ядом погубляет,
А жена зла зелием подтворяет.
Встречаются в этом памятнике и такие созвучия, которые можно отнести к составным рифмам, и к рифмам в начале строк, как здесь:
Зане, господине, кому Боголюбово,
А мне горе лютое
Рифма была естественным элементом средневековой прозы. Но ей пользовались нерегулярно, от случая к случаю. Лишь в XVI веке появляются первые русские стихи, текст которых полностью зарифмован. Самым древним примером считается предисловие к Острожской Библии, отпечатанной Иваном Федоровым в 1581 году. Его выполнил Герасим Смотрицкий:
Всякого чина православный читателю
Господу Богу благодаренье воздаймо яко благодателю.
Сподобил убо нас, аще и напоследок летом,
Познати вою свою с благим ответом.
В се время люто и плача достойно
Ужасается, сие зря, сердце богобойно,
Яких много супостат, яких хищных волков,
Бесовских наваждений, еретических полков…
В первой половине XVII века, то есть, в эпоху Смутного Времени и царствования Михаила Федоровича рифма становится регулярным элементом русского стиха. Вот отрывок из поэмы князи Ивана Хворостинина «Изложение на еретики-злохульники» сочиненной в начале 1620-х годов:
Каин со Авелем две церкви знаменуют
Но из Адама два естества именуют,
Яже Богу всесожженную жертву принесли,
За нь же молитвы свои к тому вознесли.
Яко Каин грешный Богу не угоди
И лукавым сердцем к нему приходи,
Веселый Авель от Бога милость принял,
А его же Господь дары и всесожжение внял.
Уже в первой половине XVII века рифма становится общеупотребительным элементом русской «книжной» поэзии, то есть, таких стихов, которые записывались, появляясь в виде вставок или стихотворных прологов в различных сочинениях религиозного, дидактического или летописного содержания. Не забудем, что в это время, да и позже, вплоть до второй половины XIX века, наряду с «книжными» стихами в России продолжала существовать и развиваться нерифмованная (или частично рифмованная) народная поэзия – поздние былины, духовные стихи и народные песни.
Характерная особенность литературной русской рифмы вплоть до первой половины XVIII века – ее строгая грамматичность. Рифмовались, как правило, только однотипные слова – прилагательное с прилагательным, глагольная форма – с подобной же глагольной формой, и так далее. Иногда даже для соблюдения грамматичности допускалась неполная созвучность слов, а именно – разноударность и несовпадение ударных гласных, как в этих двух примерах:
Онаго ж Бога чтут и в него веруют,
Но не подобного Бога в Троицы разумеют (Иван Хворостинин, Изложение…)
Единому Богу в Троицы,
Славимому в единицы (Евстратий, Предисловие к Азбуковнику, 1621 г.)
Как видите, разноударность отчетлива в случае вЕруют – разумЕют, а в примере ТрОицы – едИницы легко слышится несовпадение ударных гласных. Но зато полностью соблюдается обязательное для канона тогдашней рифмы совпадение окончаний рифмующихся слов.
Можно уверенно предполагать, что источник рифмы русских «книжных» стихов той эпохи был также «книжным». В это время молодая русская поэзия находилась под сильным влиянием уже сложившейся польской поэзии, и именно из Польши в Россию проникают и рифма, и силлабическая система стихосложения. Само название тогдашних русских стихов – «вирши» - это польская транскрипция латинского versus, стих.
Вирши строились по принципу параллелизма – он проявлялся и в грамматичности рифмы, и в том, что рифмовка была только смежной, то есть, пары рифм располагались в смежных строках, наконец, и в том, что два стиха, связанных рифмой, обладали сходным грамматическим построением. Это хорошо видно из следующего примера:
Не сила капли камень пробивает,
Но яко часто на того падАет;
Тако читаяй часто научИтся,
Аще и не остр умом си родится. (Симеон Полоцкий, «Вертоград многоцветный», 1678)
Еще одно «неписаное правило» той эпохи заключалось в предпочтительности использования женской рифмы. Мужская рифма в этот период редка. А дактилическая крайне редка. Лишь в одном из приведенных примеров она есть (Троицы – единицы). Вплоть до эпохи Ломоносова женские рифмы безраздельно господствовали в русской поэзии. Но в XVIII века наступил перелом. Он связан с именами двух вечных соперников – Тредиаковского и Ломоносова.
Тредиаковский, предлагая свою реформу русского стиха, отказывается от обязательной парности рифм, от непременной смежной рифмовки. Это было связано с тем, что Тредиаковский стал вводить в обиход русской поэзии неизвестные ранее на Руси западноевропейские формы. Именно ему принадлежит первый опыт русского сонета (1735):
Боже мой! Твои судьбы правости суть полны!
Изволяешь ты всегда к нам щедротен бытии;
Но и тако пред тобой человек зол дольны,
Что уж правде мя твоей трудно есть простити.
Ей, мой Господи! Грехи что мои довольны,
То не могут и тобой всяко мук избыти;
Ты в моем блаженстве сам будто бы не вольны,
Вся и милость мя твоя хочет погубити.
Буди же по-твоему, то коли ти славно,
Слезы на мои гневись, очи льют что явно,
Ин греми; рази, пора, противна противный.
Чту причину, что тебя так ожесточает;
Но по месту поразишь каковому, дивный?
Мя всего Христова кровь щедро покрывает.
Ломоносов пошел дальше, расширив понимание рифмы и допустив использование в русской поэзии мужской и дактилический типы рифм. Он также отказался от непременной парной рифмовки и использовал, подобно Тредьяковскому, перекрестную и охватную схемы:
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокруг тебя цветы пестреют
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по земли
(ОДА НА ДЕНЬ ВОСШЕСТВИЯ НА
ВСЕРОССИЙСКИЙ ПРЕСТОЛ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА
ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ
ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ 1747 ГОДА)
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
(ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ О БОЖИЕМ ВЕЛИЧЕСТВЕ ПРИ СЛУЧАЕ ВЕЛИКОГО СЕВЕРНОГО СИЯНИЯ)
Нельзя забыть и об еще одной особенности – поэты XVIII века, в отличие от своих предшественников, делали упор не на совпадении написания окончаний рифмующихся слов, но на их созвучность. С этого времени можно говорить об утверждении в русском стихе настоящей точной рифмы. Одновременно с этим осуществился и отказ от обязательного параллелизма рифмы: наряду с грамматическими появляются контрграмматические рифмы, где рифмуются разные типы слов, например, прилагательное с существительным («тишина – красна», «полна – дна»). Нетрудно понять, что при этом не только были сброшены средневековые сковывающие условности, но и был значительно расширен словарь применяемых русских рифм.
В творчестве Державина и других поэтов второй половины XVIII века можно видеть развитие принципов, заложенных Тредиаковским и Ломоносовым. Все чаще используются контрграмматические рифмы, разнообразнее становятся схемы рифмовки, в некоторых случаях применяются сочетания рифмованных строк с нерифмованными (неполная рифмовка). Из типов рифм используются мужские и женские, дактилические же редки. В качестве примера – стихотворение Державина «Снигирь», написанное на смерть Суворова:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом;
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом;
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами!- что воевать?
Здесь надо отметить контрграмматические рифмы (строгом – Богом) и наличие междустрофных рифм (предпоследняя и последняя строки первой строфы рифмуются с такими же строками второй строфы). Из этих рифм еще интересна «лежат – побеждать», которую мы сейчас причислили бы к группе неточных рифм. Подобные рифмы прижились в русской поэзии только в ХХ веке, но появляться стали у Державина и его современников. Впрочем, именно Державина и критиковали тогда за рифмы, упрекая в неточности, в «слабости» таких рифм.
Пушкин и поэты его поры чрезвычайно разнообразили схемы рифмовки; высшее выражение это нашло в онегинской строфе, где используются все три основных типа: перекрестный, охватный и смежный:
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на всё глядит,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полу-мучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
В творчестве Пушкина особое место занимают контрграмматические рифмы – он ими пользуется чаще предшественников и находит немало ярких, необычных и новых для того времени: скрежет – режет, по калачу – поколочу, суровой – подковой… Кроме этого, в стихах Пушкина можно найти так называемые приблизительные рифмы, немного отклоняющиеся от точных: Наполеона – миллионы. Вместе с тем Пушкин довольно редко применяет дактилическую рифму. В поздний период творчества Пушкин все чаще пишет белые, нерифмованные стихи. Ему принадлежит знаменитое высказывание о бедности русского языка рифмами и о неизбежности перехода русской поэзии к нерифмованным формам. Совершенно очевидно, что Пушкин и поэты его круга практически исчерпали сложившийся к тому времени словарь русских рифм. Пришла необходимость его расширения. Первым, кто этим занялся, был Лермонтов, уделивший внимание дактилической рифме. Вот одно его стихотворение, целиком построенное на таких рифмах:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
Другим достижением Лермонтова было использование цепей из трех слов на одну рифму, и новых, сложных схем рифмовки:
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
После Лермонтова большой вклад в развитие русской рифмы сделал Некрасов. Именно в его стихах можно видеть уже привычное использование дактилической рифмы, которая ранее была редкостью даже у Лермонтова. Некрасов ее использует очень часто, и не зря – он, как поэт, особенно приверженный народной теме, видит в дактилической рифме как раз то самое, требующееся ему, народное звучание:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас — голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек! (Похороны)
Подивился сам из Питера
Генерал на парня этого,
Как в рекрутское присутствие
Привели его раздетого...
На избенку эту бревнышки
Он один таскал сосновые...
И вилися у Иванушки
Русы кудри, как шелковые... (Орина, мать солдатская)
Широкое применение дактилической рифмы на время отсрочило кризис, но в 80-90 годах XIX века он все же наступил. В творчестве поэтов того времени, Надсона, Фофанова, Случевского, рифма практически отодвигается на задний план, переставая нести смысловую и структурную нагрузку стихотворения, как было ранее. Тогда же быстро возрастает и количество нерифмованных и неполнорифмованных стихов. Выход из этого кризиса был найден в самом начале ХХ века. Тогда совершилась реформа русской рифмы, которую подготовили символисты, а осуществили футуристы. Сущность реформы состояла во введении в обиход поэзии так называемых неточных рифм, таких, как «грудь – губ», «раковину – ратовала», «азбучный – навзничь нас» (Цветаева), «продолжая – лужаек», «померанцем – мараться» «кормов – кормой» (Пастернак), «мозгу – лоскут», «петься – сердца», «выменял – имени» (Маяковский). Одна из важных черт новой рифмы заключается в том, что в состав рифменного созвучия чаще входит не окончание слова (или та часть его, которая следует за ударной гласной), но корень слова, и даже его начало (приставка).
Неточных рифм в русском языке несравненно больше, чем точных. Здесь уместно математическое сравнение: есть рациональные числа, а есть числа иррациональные, и последних неизмеримо больше… Введение неточных рифм чрезвычайно обогатило русскую поэзию, и, как результат, в начале ХХ века многие поэты совершенно отказываются от нерифмованных стихов (Цветаева. Маяковский). В это время идут острые и рискованные эксперименты с рифмой. В 20-е годы ХХ века положение стабилизируется, и на длительное время в русской поэзии становится господствующей позиция Сергея Есенина, применявшего новую, «корневую» или «левую», рифму умеренно, в сочетании с более традиционными формами. Ситуация сохранялась такой до середины 50-х годов, пока в творчестве Вознесенского, Евтушенко, и других новых поэтов не стали резко выделяться частые корневые, диссонансные и иные «авангардные» рифмы. Как бы произошло возвращение к рифменным поискам футуристов, затем же, в 70-х – 80-х годах, в творчестве Иосифа Бродского и поэтов его круга можно видеть новую стабилизацию рифмы, частичное возвращение более традиционных типов. В наше время положение принципиально не изменилось. Важно одно – рифма сохраняет свою позицию в русской поэзии. У нас по-прежнему доминируют рифмованные стихи с упорядоченной ритмической структурой, в то время, как поэзия большинства народов мира в ХХ века стала по преимуществу собранием верлибров. В поэзии давно свершилась глобализация – космополитный верлибр стал доминировать, и только русская школа продолжает этому противостоять. Очевидной причиной тому, думается, может служить огромное, до сих пор нами не осознанное, богатство русской рифмы.