Я сегодня в смешной одежонке,
Мне тепло, как у дамы подмышкой…
В синей, черной, оранжевой пленке,
Иногда не одно, вместе с крышкой…
В уголочке стою, как обычно,
Жду броска - уж такая работа…
Только смотрят всегда неприлично,
Перед тем, как швырнуть в меня что-то.
Как вам знать, как бывает обидно
Собирать эти черные взгляды.
Вам, глазастым, конечно не видно,
Сколько грязи валяется рядом.
Это не шелуха, не объедки,
Не остатки питья и похмелья,
Это, очень тяжелый и едкий,
Бездуховный остаток веселья.
Вам, конечно, совсем между прочим
Плюнуть в душу помойке вонючей,
А потом отвернувшись, хохоча,
Рассуждать, чей напиток здесь лучший.
Ну, а мне каково после ваших,
Уж простите, пахучих остатков,
Так конкретно меня пропитавших
И гниющих на донышке сладко?
Видит Бог, я само не умею
Аккуратно, коль надо - со стуком,
Выколачивать все, что, потея,
Затолкали в меня ваши руки.
А потом бы помыть с порошочком
Да побрызгать душистой водичкой…
Оттого и стою в уголочке,
Разнося аромат неприличный.
Но какой-то ученый философ,
Толи с лени, а может быть - спьяну,
Чтоб не мыть меня после отбросов
Взял, и просто укрыл целлофаном.
И его очень умные мысли,
После дружной веселой попойки,
С головы перепрыгнули лысой
Да в ведро, что стоит возле мойки.
Я теперь ароматно и чисто,
Если мимо, конечно, не вмажут.
Лихо пленкой шурша серебристой,
Наблюдаю за жизнью, за вашей.
И спокойно стою, размышляя:
Как же хочется полным, под вечер,
Скинуть то, что меня укрывает
И одеться вам прямо на плечи.
Так порою бывает противно
Что во мне, как в людской черепушке,
Столько мыслей, полезных и дивных
И, кому-то, наверное, нужных.
А у вас: как не вмазать, так въехать,
Грабануть, объегорить, подраться…
Предложить бы серьезно, без смеха:
„Не угодно ли, сэр, поменяться.”
К сожаленью, сие невозможно -
Воспитание не позволяет, -
Каждый то должен делать, что должно,
Как умеет и как понимает.
Потому и стою, собирая
Все, чему быть полезным не светит…
Только люди, я вас умоляю:
Выносите почаще пакетик.