Прикормила я волка - угрюмого, серого.
Вся деревня кричала мне: "Что ты наделала?!
Приютила ты смерть у себя на крылечке..."
Одинокие ночи, коптящая свечка,
Да игольчатый мех, да глаза исподлобья...
Лишь бы только тебя не убили по злобе.
Присмиревшая ярость свернулась в клубочек.
Ты не тронешь меня, мой приемный сыночек.
А глаза у тебя - будто осень, тоскливые,
Светят в мокрую тьму золотистыми сливами,
А завоешь - так в дрожь, даже сердце заходится...
А в моей конуре никого и не водится.
А расчешешь твой мех - так лоснится, как шелковый.
Поживи-ка с мое - обрастешь кривотолками...
Пусть их... Ночи спокойней от волчьего воя -
Значит, можно повыть над лихою судьбою,
Значит, выйду с тобой посидеть на пригорке -
Видишь, месяц застыл апельсиновой коркой?
Видишь звездный узор из мерцающих точек?
Это все - мои сны, мой приемный сыночек...
А вот видишь, рубец у меня на ладони?
Понесли меня в пропасть крылатые кони.
Видишь шрам на виске, прорисованный тонко?
Ах, как пела сирена - и сладко, и звонко...
Умирает закат на руках моих грубых.
Он когда-то любил целовать мои губы,
Говорил, будто волосы пахнут полынью...
Что ты можешь понять своим сердцем звериным?
Ничего-ничего, не грусти, мой сыночек -
Он особенный был, не чета этим прочим.
Видишь, там, высоко, где летучие мыши,
Где кусочек небес над прогнившею крышей,
Кто-то бросил дорожку из млечного света?
Это он от меня не дождался ответа.
Все, что было, прошло. Не осталось ни капли.
Только осень, болота, лягушки и цапли,
Только дым и огонь, да усталые плечи,
Да непоеный день, да некормленый вечер...
Видишь, облако тает над сонной долиной?
Если хочешь, беги за волками, мой милый.