* * *
Кондуктор-женщина в платке под шапкой, в красном,
Примёрзла к месту и долдонит фразу
Одну и ту же так однообразно,
Что смысл её является не сразу.
Глаза продрал с утра, понять бы – где ты,
Куда спешишь, какому богу служишь…
Какие, к чёрту, в шесть утра билеты!? –
Соображаешь, там ли обнаружишь,
Где быть должны, и проездной, и деньги…
И что её придирка означала?
Всё хорошо – сейчас, сейчас… маленько…
И стану жить, как в первый день, сначала.
* * *
И пьют, и курят, и безбожно
Слезливы… я же зол и хмур –
Устать от женщин невозможно,
Не то, что от несчастных дур.
* * *
Спор двух столиц – спор въедливых подруг;
Вернее – спор семейный, дерзкий, личный…
Москва, конечно… Только, Петербург
Классицистичней и реалистичней –
Когда бы можно было так сказать,
Во всяком случае – не романтичней, точно;
Романтика – москвичка, ей опять…
А впрочем, нет, не знаю. И проточной
Словоохотливой строкою рассудить
За триста лет накопленные пени
Немыслимо, и лучше, может быть,
Не унижаться тяжбой перед всеми.
* * *
Прощай, Эллада! Кораблей
Неровный клин застыл. По водам
Эгейским ускользнул Эней,
И где он? Царствам и народам
Пример указан – посреди
Своей незыблемой вселенной
Построй жилище, посади
Смоковницу, не осуди
И не убий... Стопою мерной
Воспеть злодейство – лишь оно
Достойно славы откровенной:
Кто строил храм? – Не помню, но
Кто сжёг – известно всей вселенной.
Прощай, Эллада! Так ли мал
Твой мир, как видится нам ныне?
Твой волчий пащенок украл
Тебя саму в твоём же Риме;
И новой вечности отсчёт,
И новых бедств и безобразий
Пружина пущена... И вот,
Покуда вечность истечёт,
Какой-то италийский Марсий
Губою треснувшей припал
К трахее авлоса, послушай,
Как бездны плачущей провал
Мытарит нынешнюю душу...
Прощай, Эллада! Никого
Твои злодейства не обидят.
У края мира твоего,
Где Истр описывал Овидий,
Уже иная саранча
Железо двинула в Карпаты,
Иные лозунги крича,
Иными бубнами бренча,
Но музы тут не виноваты...
Нет, не романтики ничуть,
Всё больше воры и злодеи
Найдут наикратчайший путь
Осуществления идеи,
Какой – не важно, лишь она
Не станет выше человека...
Прощай, Эллада! Имена
От Парфии и Баальбека
До Геркулесовых столпов
Твои рассыпаны, как семя
В невечной вечности, и слов
Навряд ли хватит, и гробов –
Вместить потерянное время...
И что в тех идолах и в их
Искусе мраморном? За краем,
Где нет ни мёртвых, ни живых,
Мы все в твоём огне сгораем...
Прощай, Эллада! Лёгкий шум
Музейных залов; охра, сажа;
Пуссен, Ватто... Вот я спешу
Троллейбусом до Эрмитажа;
И чья-то жизнь, и чья-то честь –
Сюжеты вымышленных судеб;
И всё, что я встречаю здесь,
Когда-то было, значит – есть!
И даже, если мир забудет
Злодейства доблестные те
И всё, чему душа так рада –
Там, в той надмирной пустоте,
Есть место умное – Эллада.
* * *
Заводишь речь, и речь тебя заводит,
И говоришь, и оком заоконным
Светило смотрит, и в потёмках бродит
Слепой певец с младенцем незаконным –
Твоя же речь, но вовсе незнакома
Она тебе и ты ей, потому-то
И кажется, что неродная; дома
Ей тяжело, и каждая минута,
С тобою проведённая, похожа
На пытку правдой – сказано же было:
Плох тот поэт, кто с первых слов не может
Врать безоглядно… За окном светило
Неложный свет, пусть даже отражённый,
Являет миру, в пустоте маяча…
Слова приходят к мысли обнажённой,
И наготой любуются незряче.
* * *
Ты видишь, какой обнаружен подход
К проблеме невстречи, иначе –
Из города «А» в город «Б» пешеход,
Условием данной задачи,
Отправлен, а следом, часа через три,
Велосипедист, и прямая
Меж ними дробится на части, смотри,
Как зреет ошибка, и где-то внутри,
Привычного грани стирая,
Рождается память о том, что Ахилл
Догнать черепаху не может…
Но автор учебника, видно, решил,
Что это неправда, и что же
Он выдумал? – Этих двоих бедолаг,
Один из которых, расстроясь,
Спешит за другим, ускоряющим шаг…
Итак, у них разная скорость,
Но это, как раз, и страшнее всего:
Они изначально несхожи;
И даже нагнав, не заметишь его,
И даже, уже перегнав, ничего
Не вспомнишь, а что же дороже,
Чем он? И в задаче без вас ни души –
Гармония и постоянство
Возможны меж вами, но как ни спеши,
Совпасть в этой точке пространства –
Немыслимо: там, где один, никому
Не встать, не побыть, только жженье
Досады тебе и, возможно, ему
Позволит продолжить движенье;
И в сотый, а может быть, в тысячный раз
На тормоз нажать, улыбнуться
Друг другу, пока разлучили не нас,
И тени сольются…
* * *
Жёлтый, рассыпающийся в прах,
Лист бумаги с адресом обратным…
Сколько лет? И кажется – в руках
Нечто, от чего невероятным
Образом сжимаются года
В тонкие растянутые строки;
Начинаешь верить иногда
В то, что обозначенные сроки
Жизней или очень важных дел
Не имеют, в общем-то, значенья –
Кто-то сообщает, что хотел
Рядом быть до умопомраченья…
Голос оживает без труда
В строчках с нежно-радужным отливом…
Неужели, это всё тогда –
Когда был я глупым и счастливым?
* * *
Да, конечно, Дантеса убить, задушить в колыбели...
Как там, в Греции, было – Лернейскую гидру, Немейского льва…
Что он, сволочь, себе позволяет, на самом-то деле?
Впрочем, прошлого нет, и его не поправишь, и, значит, права,
Вероятно история – в тёмном её арсенале
Отыщу бесконечное множество подлых затей,
А поэтов, чего их жалеть? Не таких убивали...
И таких убивали... И всяких... И просто людей,
Непоэтов, таких-то, как раз, было больше, припомни
Копьеносца любого, ландскнехта, юнца-
Гимназиста, курсанта... И право, не знаю, кого мне
Жалко больше... Андрюха Шульгин без конца
Вспоминал о Башкирии, кажется; вроде оттуда
Был он призван, отправлен в Хабаровский край, только месяц ему
Оставалось до дембеля… Умер… Ту звали – Гертруда,
Эту – Марта... Мария... Того – Михаил… К одному
Все приходим концу, впрочем, нет, и концы-то отличны:
Тот сгорел, на другого бетонная пала стена...
Так вот грохнулась... Бог мой! А мы до чего прагматичны:
Как теперь он один?.. Как теперь без него-то она?..
Да никак. Да уж как-нибудь. Видишь ли, нитка отвеса
Направленье укажет туда, где светло и темно…
А когда б Александр Сергеевич шлёпнул Дантеса,
Мы б того пожалели за горькую участь его.
* * *
На косном високосном языке
Сперва слова слепить для окарины…
С тяжёлою верёвкою в руке,
Ведущей в кущи, в гиблые глубины,
Взойти в безмолвный эхоструйный лес,
Пока топор глагола не коснулся,
И подосиновик последний не исчез,
И каждый ствол для гибели проснулся.
Горячей челюстью пила ухватит бок
И заурчит бригадная работа –
Прольётся вяжущий, живой, древесный сок
И в хвойных потрохах янтарь и позолота
Сольются. Расползутся муравьи
По травным трактам… образы нерезки –
Верёвка тяготит ладонь. Твои
Слова спаслись в осиновом подлеске.
Туда, скорей, там эхо спит ещё,
Там Ариадны лживой не бывало,
Лишь медленно луч зримый протечёт
Под мшистое густое одеяло.
* * *
Неужели уже никогда не воспеть нам деяний героя
И жены его, нежно-желанной и строгой подруги?
И язык наш разрушен, как бедная Троя... В метро я
Мимоходом читаю рекламу – товары, услуги,
Даже чьи-то стихи в переводе Степанова, впрочем,
Их не видит никто – и висят неудобно, и мелко
Набран текст, или просто народ по утрам озабочен
Совершенно другими проблемами... Скажем, Анелька
Сборной Англии гол вколотил, а вчера президенту
Объявили импичмент и что-то ещё, это слово,
Спотыкаясь, никак не осилит бабуля... На ленту,
Неизвестно какую, мотает сознание: Довгань, Смирнова,
Кириенко, Невзглядова... Модный салон итальянский...
Подплывают ахейцы всё ближе, всё ближе... Я вижу –
Этот буйвол из Буффало в куртке, наверно, троянской
Крутит плеер, трясёт головой. Петербургская жижа
Проникает в подземные залы. От смены до смены
Непрерывной цепочкой мелькают вагонные окна.
Закрываются двери... Спартанская... Дальше – Микены...
Словно время, срастаясь, из прошлого тянет волокна
Кашемировой ткани какой-нибудь, шёлка, виссона...
Ближе, ближе триеры – ни вспышки, ни всплеска, лишь плечи
Полирует стихия и тратит, и тратит, бессонна,
Золотые жетоны глухой поэтической речи.
* * *
Не напрасно жизнелюбам грекам
Вместо славы – их посмертный дым:
Всё, что происходит с человеком,
Происходит только с ним одним.
И когда ты видишь, отрешённый,
Хор земных болельщиков скорбит,
Помни, что их боли отражённой
За пределы собственных орбит
Не проникнуть. Видишь ли, антенны
Душ всегда настроены на свет;
Только, жизнь научит непременно
Умирать, и, видно, жизнь в ответ
Учит жить, как римляне и греки
(Не мертва летейская вода!);
Всё, что знать дано о человеке,
Вероятно, знали и тогда.
* * *
У бездомных собачьи глаза –
Это слово томится, несказано,
Это образ, растаявший за
Ойкуменой привычного разума;
Это некий извечный вопрос –
Обрастая щетиною рыжею,
Где, скажи, обитал бы Христос,
Под какою конкретною крышею?
Не припомню уже – сколько раз
В стылых скверах друг друга нянчили,
И прохожие, глядя на нас,
Наши взгляды крестили собачьими;
А мы думали только о том,
Что у спящей за створками мидии
Есть, какой-никакой, всё же – дом,
И в России, и где-нибудь в Индии!
А у нас – ни крыльца, ни венца –
Только снег, да скамейка длинная…
У бездомных собачьи сердца…
А душа, за весь мир повинная,
Видя этот летучий прах,
Пыль небес, ледяные караты их,
Коль живёт на семи ветрах,
Этих мёрзлых красот и матовых
Фонарей бестелесный свет
Не возлюбит… Ах, mundi gloria…
У бездомных отчизны нет…
Вот такая, вот, брат, история.
* * *
Вечер. Ветер. На веранде
Выбито стекло;
Ровно прорва в небе, там где
Лето утекло,
И в неё за летом следом –
Домовитый дым
Уплывает, словно летом
Небесам пустым
Не хватило света – лето
Кончилось; и там –
Ничего, и значит это:
Ничего, что нам
Пригодится… И граница,
За которой мрак,
Или это мнится, снится –
Сдвинулась на шаг,
На полшага. на полвздоха…
Выдуло тепло,
Неуютно стало, плохо –
Выбито стекло…
* * *
Пророков нет, и не было, и ты
Напрасно ждёшь рождения пророка,
И если что спасёт от пустоты –
То лишь на миг… но этого так много,
Что мы с тобою в рубищах до пят
Начнём вещать об истине и фальши…
Ты знаешь, а никто не виноват –
Пророков нет, и что нам делать дальше?
Синедрион безумствует, орёт,
Кого там судят? – подойдём от скуки…
Я не пророк, но знаю наперёд:
Сейчас судья умоет молча руки,
Взойдут кресты и расцветут огни,
Косарь неведомый смежает веки эти…
И мы кричим: «Распни его, распни!» –
Мы знаем, что пророков нет на свете.
* * *
ДЫХАТЕЛЬНЫЙ РЕФЛЕКС
Наташе Маженштейн
I.
Только раз. Повторенья не будет
Ничему. Если веришь – поймёшь
Как-нибудь… Петербургской простуде
Мы прощаем и насморк, и дрожь
Внутривенную, что ли, короче –
Непреложный фиксируем факт,
Что под сердцем включился моторчик,
И спаялся какой-то контакт;
И его разомкнуть нету силы
Никакой, и поэтому – ток
Переменный до самой могилы
Крутит ротор. Всего лишь глоток
Этой вечности рыхлой, невзрачной –
Никакой… Ты же видишь, всего
Лишь глоток этой жаждущей, алчной…
Этой тихой… Так много его,
Что с потоком прохладным свиваясь,
Ловишь воздух остуженным ртом…
Эта кончится, значит, и та есть –
Не сегодня, не завтра – потом.
I I .
Не обязательно – желательно,
И то, наверное, окажется,
Что нет её – смотри внимательно
И слушай – может, не окажется
Твоею спутницей, без устали
Тебя терзающей виною
Добра и зла… Глазами грустными
Смотреть на это с неземною
Какой-то ясностью и зоркостью,
Покуда свет сомкнётся в точку…
Вот, поднимаешься над плоскостью,
И даже эту оболочку
Уже сочтёшь обременительной…
Господь с тобой, мой друг внимательный, –
Твой вечный миг такой стремительный,
Твой долгий путь, как всплеск дыхательный.
I I I .
В дыханье сердце не вместишь,
Иное – строки. Всё же то,
О чём ты знаешь, только лишь
Вчера тобою прожито…
Или вчера не ты – другой…
Другой… другой… Дыхание –
Твоё ли?.. Этой ли рукой?..
Откуда это знание
Берётся? – Кто-то свысока
Разрезал время натрое…
Ты видишь, кровная строка –
Вчера, сегодня, завтра ли –
Одна и та же. Нелегки
Труды, смотри же, сонная,
Течёт из-под моей руки –
Родная, незаконная…
I V .
Не избежать стеснённого соседства
Души с душой; на что уходят здесь
Усилия напрасные – лишь средство,
А цель – в другом. И понимаешь: весь
Этот мир – единственная сфера,
Где бытиё слилось с небытиём,
Где слово с прописной читаешь – Вера,
Как будто – девочка, и только… На своём,
Таком простом и непереводимом,
Наречии, что слух не может внять,
Её назвать хоть хаосом родимым,
Хоть космосом высоким, но назвать…
И пусть она, как ласточка с карниза,
Куда-то вниз, куда-то вбок и вверх
Бросается – обманщица, актриса,
Товарка суетная. Кажется, что всех
Её свобод не перечислить; только
Свидание, попробуй, запрети –
Она уж рядом, и не важно, сколько
Для этого морей перелетит;
Она уж здесь, она в окошко бьётся,
Но в руки взять, легко в ладонях сжать –
Она вспорхнёт, и жди – когда вернётся…
А не вернётся – чем тебе дышать?
V .
Не умеем жить, и не умеем
Умереть, а кажется – так просто,
Словно встреча лёгкая с Морфеем
Умиротворяющим. Короста
Дней земных осыпется, прохладный
Воздух встанет в медленной гортани…
И куда он, дар случайный, жадный,
Денется? Какими же ветрами
Выдует из теплящих объятий
Этот вдох – нам видится заранье –
Мир за каплю, продолженья ради
Трудного подкожного дыханья,
Обменять. Неужто жалко? Что же
Предложить за этакую малость? –
Только жизнь желанней жизни; прожит
Миг за миг и больше не досталось.
V I .
Снова сон, обволакивающий, как
Нечувствительно-лёгкий бриз,
Обнажённое, прячущее в полумрак
Свои мысли, тело, навис
Над сознанием несдающимся; что ж,
Разве кто-нибудь превозмог
Хоть единожды тёплую силу? Дрожь
Предпоследняя… Твой челнок
Закачался – ни выси, ни глубины,
Всё притянуто здесь и сейчас:
Никакой рефлексии, и вины
Никакой. Отпусти полиспаст –
Пусть разматывает барабан канат
В невесомость, в места твои,
Где родное всё, дородовое… Взят
В миг случайный – плыви, плыви.
V I I .
Всё, что имеешь, теряешь тут же –
Зрение, слух… Понимаешь, тела
Каждая клеточка там, снаружи,
Что же внутри? – Ничего. Успела
Длинною судорогою рыбьей
Выскользнуть вон – не твоё – другое…
Дай же приманки, скорей насыпь ей
Что-нибудь радостное такое,
Чтобы вернулась. Скорей завесу
Эту сорви – в земноводном мраке
Губы губами, не те – другие,
Трогая… Всё уже было? Враки! –
Не было. Всё в первый раз. Тугие
Воздуха струи глотая, – секса
В этом ни капли, смотри, какие
Всплески дыхательного рефлекса
Рёбра сжимают и разжимают –
Ева, конечно же – Ева, либо
Не было бога – в раю не знают
Страсти такой. И на том спасибо.
* * *
Мимо, мимо Эчмиадзина, мимо
Всеармянского Иерусалима, Мекки
Мимо проезжаем. Неустранима
Тяга приобщения в человеке
К небесам лазоревым с позолотой
Солнца на шатрах пирамидальных…
Кажется, что здесь существует что-то,
В этих лицах, бородах и миндальных
Взглядах, в жестах спокойных, длящих
Умиротворённость… И там, где за
Мыслью поспешает рука, к вящей
Славе анонимного камнереза,
Там, среди хачкаров пройти… Все не
Разглядишь узоры, но я зримо
Представляю – в туфовой пыльной пене
Город – Бог ты мой! – мимо, мимо…
* * *
Чёртик с хитрой рожицей
По странице топчется –
Как хочу, не можется,
Как могу, не хочется…
И перо толкает он,
Что же, с ним не в драку ли?
Смотрит, сволочь, Каином,
Путает каракули.
Гнать его, да что с того?
И опасно – всё-таки,
Без него, проклятого,
Шарики за ролики…
Ну а если песни петь,
Чтобы души трогали,
Как могу – ни к чёрту ведь,
Как хочу – до Бога ли!?
* * *
О С Е Н Н Е Е
Твой долгий сон ещё не тронул век
Твоих, и листья в зелени прозрачной
С последней жадностью отслеживают бег
Светила скучного… Довольно! К жизни дачной
Элегия подходит не вполне –
Нет винограда здесь в пурпурно-терпких гроздьях,
И нет тебе плодов в румянах поздних,
И ничего, чтоб возвратило мне
То, что вчера цвело и обещало,
И не жалело праздных сил…
Довольно, сказано ж… Начать сначала:
Твой долгий сон не сном, наверно, был.
А чем – не знает жизнь. Её старанья –
Попытка опыта преодолеть –
Нет- нет – не смерть, а умиранье…
А, может быть, и смерть…
* * *
А. С. Д.
Придёт зима. Что делать нам? Смотри же,
Как мёрзлой ветки хрупок позвонок
В щетине инея некрупного. Всё ближе
Прозрачный холод. Кажется, манок
Снегирьим голосом каким-то еле слышным
Зовёт за стены – лето утекло…
Да здравствует зима! Давай, надышим
Незримое легчайшее тепло.
Давай, запрёмся от зимы надолго –
Насколько хватит разума и сил…
В конце концов, я – не в стогу иголка,
Куда мне деться? Кто бы возразил…
Налей муската, этот сорт от прочих
Я отличу, а ты – сам отличи:
Здесь Ялта вся, Массандра вся, и Сочи,
И солнечные прошлые лучи;
Здесь всё, что было, собрано когда-то,
Сохранено для сердца и ума,
И если выбрать время для муската,
Так время это, кажется, зима…
* * *
Прошёл конгресс поэтов. Стало быть,
Здесь не о чем стихами говорить
Неве и островам… Скажу короче –
Господь упас уже в который раз
От вдохновенья, но не спас
От Пригова, что грустно, между прочим.
* * *
Сальери прав, он только один и знает,
Что такое гений: труд и упорство,
Собственно, вот и всё. А талант бывает
Лишь пристяжной в этой упряжке. Просто,
На какой-то ступени становится очевидной
Каждая искра случайного дара. Каждая нота
Место найдёт в мелодии общей, слитной,
Это и будет терпение и работа.
Это и будет твоё вдохновение – между
Делом и словом зазор устранить, впрочем,
Главное – мысль, а какую она одежду
Выберет, это неважно. Сточен
Временем Парфенон по самые дёсны,
Где же труды, где же и гений древний?
Вал набегает неразличимый, грозный,
Не оставляя ни звёзд, ни терний…
* * *
… сторожевою тенью
Сидеть на сундуке и от живых
Сокровища мои хранить как ныне!..
«Скупой рыцарь» А. С. Пушкин.
Когда бы знал тот рыцарь несговорчивый,
Что всё на свете только трата, трата
Непрекращающаяся, и кончено
Об этом... Если вдуматься, когда-то
Всё энтропией кончится, и медленно
Придёт зима – что делать нам? А впрочем,
Когда бы знал, кому и что отмерено
Тот рыцарь, что же, был не так он точен
В своих подсчетах? Разве, разворотливый,
Он выпустит вдову с последней лептой? –
За граммом грамм, за мигом миг заботливо
Уложены сокровища... Отпетой
Душе не знаю, что сказать... Иначе, на
Что и жизнь тебе, когда монетой стёртой
Она заброшена, не спрошена, не трачена,
Как до рожденья, оставаясь мертвой...
* * *
С Масличной горы, говорят, Гефсиманский сад
Виден, как пасторальная роща на блюдце
Из Ломоносовского фаянса; на первый взгляд,
Это должно быть скучно, и остаются
Странные впечатления – словно там
Всё нарисованное, выхваченное чутким глазом
Из идеальной местности, и небеса
Раздвигают архангелы, согласно рассказам.
Рай прирастает не святостью, только чем? –
Если терпением или иной льготой,
Я не согласен... Челнок твой, ковчег,
В первый, в десятый, в сотый
Раз, огибая пространство потопа, льнёт
К топкому берегу, там, где гранит редкий
Ближе душе и означен рай для неё,
Нет, не масличной, скорее – ольховой веткой.
* * *
Было уже сказано о кувшине, чаше,
Только, всё же, тело твоё не глина,
Мастерству послушная, чтобы тоньше, глаже
Становиться под пальцами; чтобы длинно
Разбегаться, замирая на полдороге...
Боже, ни на что это не похоже!
Потекут, наполнят живые соки
И кувшины эти, и чаши тоже!
* * *
Ничего о смерти, ничего
Не узнаем, вот какая штука.
Был бы кто – спросили бы его,
Пусть расскажет, будет всем наука;
Впрочем, что в науке той? На пять
Выучи… любой урок наскучит –
Смерть сама научит умирать,
А вот жить никто нас не научит…
* * *
Не в поколение, скорее – в жизнь различие
Меж нами... Вот и всё, мой друг старательный;
И рядом быть – забыть, забыть приличия...
Рукой руки... Твой жест необязательный –
Какие возмущения, метания,
Какие, Бог ты мой, надежды глупые!
Мы не дойдём до площади Восстания,
Той самой площади, которая... И губы ни
В коем случае на губы не откликнутся
Всей мякотью упругой, гуттаперчевой...
Привычка лечит всё, осталось только свыкнуться
С твоим присутствием, с тобой самой, доверчиво
Ладонь сжимающей, в глаза глядящей... С точностью
Сказать нельзя, что чувствуем – смятение? –
Разделены двух-трёхминутной пропастью,
Что нам в семнадцать лет несовпадение! –
Когда уж завтра кто-то невнимательный
Меня сочтёт ровесником – обрадует...
Но ты ему напомни обязательно,
Что между нами жизнь, и нет возврата ей.
* * *
Есть то, что есть, и ничего другого
На свете нет, и если самочинны
Здесь ветер, птица, женщина и слово –
Им есть обыкновенные причины,
Незнаемые нами, и выходит,
Что просто мы не слышали об этом,
Вернее – слышали или читали, вроде,
Но, в общем-то, закон, увы, неведом…
А как же так? И как же в беззаконье
Оставить мир, века его, минуты
Скользящие? – Не удержать в ладони
И не связать истрёпанные путы,
Которые мешали, а вот нынче
И рад бы в них запутаться, забыться,
Но трепету и страсти этой птичьей
Не повториться…
* * *
Не часто, но бывает – всей планете
Обрадуешься, словно только лишь,
Как хорошо и странно жить на свете
Ты осознал – об этом говоришь;
Но знаешь ли, что Мойку или Пряжку
Не удивляет речь ничья? – они
Наслушались… здесь много нараспашку
Поэтов бродит. Как ни поверни,
Но радость и печаль твои не новы,
Банальны, в общем, даже эта вот
Мыслишка – пребанальнейшая, слово
Само себя в стихах не узнаёт…
Но хорошо! Но, чёрт возьми, прекрасно…
В реке стоят дома наоборот…
Всё в первый раз, и абсолютно ясно –
Молчать опасно, солнце смотрит страстно
И за мостом проходит воды вброд.
* * *
Вот уж ночи пустая громада
Разрастается, ярче россыпь
Огоньков. Не гадай, не надо, –
Мы ответим на все вопросы
Только сами, и сами сможем
Разобраться – где я и где ты…
Нам никто не поможет. Что же
Ты молчишь? – Ни к чему ответы.
Не найдём и не угадаем
Варианта обмена судеб –
Хоть с доплатой… И твёрдо знаем,
Что друг друга совсем забудем –
Что немыслимо… Звёзды прочно
Приколочены к тверди вечной…
Там всё праведно, беспорочно,
Где протоптан просёлок Млечный.
* * *
Давай же как-нибудь договоримся,
О том, что мы расстанемся не скоро,
Что неизбежно, в общем-то, продлимся
На гербовой бумаге договора
До той поры, пока небесным факсом
Не высланы условия оплаты,
А жизни оприходованы ЗАГСом,
И договор расторгнут… И куда ты
Всё это денешь – прожитые годы,
Весь долгий опыт? – поделиться не с кем
Его приобретениями. Что ты
Запомнишь из нечаянных на Невском
Коротких встреч? И, видишь ли, похоже,
Что прошлого и будущего смычка –
Всего лишь памяти шагреневая кожа
И к новизне приятная привычка.
* * *
Пока она не завела
Туда, откуда нет возврата –
Чудны, чудны её дела –
Пока она не виновата
В моих настойчивых грехах
И в добродетелях беззубых,
Пока небесный лёгкий взмах
Неочевиден в звуках грубых,
Пока не знаю, что творю,
Пока ни в чём не сомневаюсь,
Пока всё это говорю,
Пока, на звуки опираясь,
Отыскиваю смысл вещей,
Не находя при этом смысла,
И голос мой – почти ничей,
Но эхо в воздухе повисло,
Пока жива, пока увлечь
Меня способна – ждать не вправе:
Моя единственная речь,
В её ничтожестве и славе.
* * *
Всё утреннее случилось так давно,
Как будто вчера, и сутки считай за двое
Или больше… Крутится веретено,
Вертится, наматывает нить, любое,
Даже неверное, слово ложится в строку
И тут же пускает корни; без нажима –
Только одно касание, а вычеркнуть не могу –
Не отторжимо.
Годы не прибавляют опыта – жизнь мудра
Чем-то другим, что и младенцу ясно,
И понимаешь – задуманное с утра
Днем исчезает… Расходуется напрасно
Тихое тиканье пульса, и каждый вдох
Выдоху равен, и мёртвой вселенной весь я
Отдан без остатка, и нужен Бог
Для равновесья.
* * *
Годы опыта не прибавляют,
К сожалению, лишь страховка
Всё надёжнее, всё плотнее
Нас опутывает, как силки,
Даже любишь с оглядкой, даже
То, о чём говорить не надо,
Оговариваешь и ищешь
Оправдания без нужды.
За собой замечаешь как-то
Неожиданно те привычки,
Что в других раздражали или
Вызывали смешки, и вот –
Ничего не предпримешь – возраст
Не стирается рыжим ластиком,
И живёшь, словно ты и вправду
Виноватее молодых.
* * *
ИДИЛЛИЯ
(антикварный магазин)
Плющом увитая скала и винограда
Побеги дикие и грот,
Поля, розалии, стада у водопада,
Пастух с пастушкой и Эрот.
И нежно-розовых оттенков акварели,
Всё – безмятежность и весна,
И нет ни облачка, и, даже, еле-еле
Видна небес голубизна.
Природа неподвижна и межа есть –
Добро от зла отделено:
В неровном зеркале ручья отображаясь,
Сатир несёт вино
Вакханке, та протягивает руку,
Не в силах двинуть ног,
И, свитый наскоро, к девическому уху
Подполз венок.
Здесь кривизне Земли бока фарфора
Искусно уподоблены, и вот
Стрижи и бабочки за Фауной, а Флора
Корзины яркие несёт
В те карамельные сады… и сладкой пенкой
Глазурь прозрачная блестит,
И каждой линией, штрихом, мазком, оттенком
Художник глазу льстит.
* * *
Звучала песенка о белом воробье
И Дженни… Боже мой, при чём тут Дженни
Какая-то? Но, словно обо мне
Звучала песенка, и был я не вполне
Уверен в том, что понял что-то. С теми,
О ком поют, я подружиться мог
Наверняка – я, в общем, дружелюбен,
Но воробей, вспорхнувший из-под ног,
Совсем не белым был, и, видит Бог,
Не мной обижен… Видишь, словом грубым,
Не в смысле грубости, а в смысле тонких тех,
Невысказанных… Впрочем, что же врать-то? –
Игралась песенка, над нами к высоте
Неведомой тянулись ветви, платья
Не сбросили деревья, воробьи
Не попадались в оперенье белом…
Но был один – о чём же, о любви
Или о Дженни с близкой ветки пел он?
* * *
Это пар морской и закатный лучик
Так сыграли зло.. Это ветер, что ли,
Подбежал и парус пропал, а лучше,
Если б не было паруса… Поневоле
Отмечаешь девушку, даже позу
Принимаешь, словно у тех же граций
Научился мраморных, и гипнозу
Поддаёшься юности… Декораций
Романтических не замечаешь, метишь
В окружении триумфальных фасций
Вдоль по Невскому… Видишь, ты уже бредишь
И не отличаешь галлюцинаций
От печальной истины, от реальных
Отпечатков опыта… Не косой ли
Виноват сквозняк этот? – из недавних
Школьниц питерских две или три Ассоли
Каждый год выходят и верят твёрдо
В то, что мир опустится на колени
Перед ними… Смотри, виртуального лорда
Обнимают, назвав себя – Полли, Дженни…
* * *
Пока тепло, по крайней мере,
Последний взгляд на лето бросим:
Желтеет; в Катенькином сквере
Всё ярче, всё чернее осень;
Всё жёстче лист, но что за дело
Нам до листвы, уже недужной? –
Она ещё не облетела,
И лёгок тот удел воздушный
Её – то медленное, в дымке,
Нет – не паренье – упаданье
У стен слепой Александринки;
И счетверённое свиданье
Холодных муз, всё ждущих мига
Объятий каменных; всё рвётся
С фронтона тяжкая квадрига,
И всё на месте остаётся…
Всё те же нравы и привычки –
Смотри, метут с газонов листья,
И те же старцы на Публичке,
И в тех же позах шахматисты…
* * *
Если что и останется – только далёкий звук
Имени твоего, только четыре строчки
Или чуть больше, и, в общем-то, – недосуг,
Что справедливо, миру. Это ещё цветочки,
Дальше и вовсе забудут, а спросишь – кто? –
И не ответят – как не было – вот досада,
Словно сорвали и, растерев, листок
Бросили вон… словно кому-то надо
Место расчистить, и мало кругом земель
К жизни пригодных, и мало воды и света
Будущему… Но перезревший хмель
Уже не пьянит… Это, я знаю, это
Время свой тихий и, верно, лечебный яд
Копит и нас приучает, увы, к наркозу
Сотни веков, тысячи лет подряд,
Всё прибавляя по капле за дозой дозу.
* * *
Все осыплется, я знаю –
Спелых листьев пожелтелых
Отлетающую стаю
Жаль немного. Кто же тел их
Обрыватель педантичный,
Чей внимательный и карий
Взгляд обходит безразлично
Весь рассыпанный гербарий?
Весь играющий, крылатый,
На одной лежит странице,
Словно кожаные латы,
Расстегнув, с отроковицы
Сняли, вот они – под ноги
Тихо сложены... Умелый
Подобрал ботаник строгий,
Развернулся ватман белый.
* * *
В белой шапочке вязаной, в курточке ношеной, в белой,
Совершенно бесцветной, и этим похожей на тьму,
Неподъёмной вселенной – в той медленной, оцепенелой…
Инвалидочка-жизнь, неужели основой всему
Хочешь стать? Неужели, в дорожной котомке –
Рюкзачке на девических тонких плечах,
Унесёшь всё, что есть, что успел рассмотреть,
даже смерть в этих тонких,
Этих нежных руках? Неужели ещё не зачах
Разум твой и короткой строкою, и длинной
Норовит уловить, но никак – от рожденья утеряна нить,
И среди перекрёстков твоих и Васильевских линий,
Что сумеешь – бессмертие с пошлостью слить?
Впрочем, хватит вопросов зиме этой оторопелой,
Всё ведь было понятно тогда ещё, ранней весной;
А теперь вот в поношенной курточке, в шапочке белой
Уходи, если сможешь, в заснеженный сумрак резной.
* * *
Под благовидностью наружной
Могил сплочённых, кто поймёт –
Что мертвецам от жизни нужно,
Уже прошедшей мимо, от
Родных и близких невесёлых,
Расслабленно бредущих прочь,
Чтоб в сновидениях тяжёлых
Тревожить их за ночью ночь?
Последней нежностью вдогонку
Не приласкать – ушёл, зарыт;
И, словно в Лету, на Волхонку
Отправлен... Гордость или стыд –
Всё кануло, всё улетело,
Ничто уже не горячо –
Ум забывает, только тело
Хранит историю ещё.
Но им-то что? Их дело – тихо,
А как иначе? – исчезать,
И смерть – картонная шутиха,
Их не пугает... И опять
На Троицу, в поминовенье,
Там, у "Московской"... Этот путь
Последний ли? Быть может, зренье
И слух сумеешь обмануть,
Но не себя – отдёрни шторку,
Не заслоняйся – может, тих,
Но, словно, встроенный в подкорку,
Весь сонм покойников твоих
Живёт и опекает... Стёртым
Каким-то словом мир связать...
Но даже им, давно уж мёртвым,
Ты что-то должен рассказать.
* * *
Как будто ты переживёшь
Всех этих юношей; как будто
Твоя-то мысль – никак не ложь,
Изобретённая под утро;
И можно думать, что дела
Твои и впрямь не так уж плохи –
Как будто лишь тебя ждала
Вселенная во все эпохи,
Не признавая никого,
Кто б из твоих трудов ни строчки
Не знал, и слова твоего –
Да что там слова! – буквы, точки
Достаточно и каждый вдох
Теперь твоё впитает имя
Любимое... И сам ты бог,
А кто не верит – мимо, мимо...
А через двести-триста лет,
А через тридцать или сорок
И больше тысяч лет – привет!
Ты здесь ещё? Ты держишь порох
Сухим и, вечность возлюбя,
Питаешь всех одним отваром:
Непревзойдённого себя
Навязывая оптом, даром,
В нагрузку или как ещё
Придумать сможешь – в папиросы,
К примеру, заверни... Расчёт
Какой в пустыне безголосой,
Той безвоздушной, мрачной той...
Не опишу конца, куда мне! –
Ну кто услышит голос твой,
Когда лишь глади вод и камни?..
* * *
И рад бы я, чтоб невская вода
Всё унесла, чтоб всё в ней утонуло,
Но в этом городе античном никуда
Не деться от эпического гула,
От маскарада стен, кариатид,
Нас напитавших каменным нектаром,
Вот греческий пастух, в извёстке весь, сидит
Перед фасадом старым.
Пыхтят автобусы, троллейбусы плывут,
Царапая искрящие поводья,
И пассажиры, собранные тут,
Чем не гребцы галерные? Позвольте
Не продолжать сравнений скучных ряд –
И в «Елисеевском» полно вина и сыра,
Как в Греции танцующих наяд,
И Гавань ждёт больших триер из лучшей части мира.
* * *
На стыке слов есть жизни промежуток,
Совсем не пауза – а нечто – отрешённость,
Наполненная смыслом… слишком чуток
Быть должен слух, чтоб эту напряжённость
И протяжённость эту смысловую
Определить, почувствовать, услышать,
И осознать как трудную, живую,
Иную связь, что разобраться, выжить
Поможет там, где глухо, где сурово
Легли слова – пространство не заполнить –
Там что-то есть, лишь не хватает слова
Его назвать, понять его, припомнить…
* * *
Когда бы солнце нам вернуть из вечной ссылки
И поместить в кругу живых светил...
Смотри, ещё пусты вчерашние носилки,
Ещё Француз не выходил;
Но страшно, страшно как – в предчувствии холодном –
Ведь сам, никто не виноват –
Всё понимать, безвольным, несвободным
Встречать мерцающий закат,
И воздух сглатывать всё мельче, всё короче,
Взгляд фокусировать наоборот –
Чем дольше день, тем больше смысла в ночи –
Поймёт Жуковский, Вяземский поймёт,
Но ты, свободы тайной воздыхатель,
Тебе страшна ночная тишина:
Больничный шёпот, капли на халате,
Морошка с блюдечка и что ещё? – жена...
* * *
А через тридцать или сорок тысяч лет,
Когда от твоего классического мира
Не будет ни черта, и памяти скелет
Рассыплется – Гомера и Шекспира
Ты станешь современником и там,
В далеком будущем, потомок многомудрый
Придаст твоим языческим чертам
Вид странный. С греческой лахудрой
Со змейкой в волосах, чей каменеет взгляд,
Окаменеешь медленно и верно,
И твой незримый прах отождествят
С какой-то непомерной
Раздутой вечностью. И даже если кто
Твой сочинит портрет и речь твою озвучит,
Он сам поймёт, что ты – не тот,
А тот – он тень, он звук летучий.
* * *
БАЛЛАДА О ВСТРЕЧНОМ ВЕТРЕ
Был сильный ветер, он успел
забраться в кроны и упасть,
тараня лужу прямо лбом,
и, задрожав на вираже,
он, вероятно, распустил
свою пузырчатую снасть,
и долго бился в лужу лбом,
как было сказано уже.
А между тем, издалека
домой стремился мореход –
он вёл по ниточке фрегат
и в даль глядел во все глаза,
но страшный шторм, слепой тайфун,
перебегая лужу вброд,
споткнулся о высокий борт
и лбом упёрся в паруса.
Как было сказано уже –
топтал, топил, слепил глаза,
и раздвигал ревущий вал,
и разгребал бурунный риф,
и оборвал фор-марсель, и,
срубил усталую бизань…
и накренился твой фрегат,
его напору уступив.
Вот мачта вставлена в гнездо,
вот след кильватерный прямой
располовинил океан,
рассыпал пенное драже,
поскольку, что ж – согрет обед
и мама ждёт его домой,
и мореход отыщет порт,
так было сказано уже.
И ты, товарищ капитан,
свой настоящий сухогруз,
свой ролкер, танкер, лесовоз
веди, вперёд вперяя взгляд, –
твои железные бока
толкают скопища медуз,
и тех, кто ищет съесть тебя,
как сто и двести лет назад.
Но штурман опознал звезду –
ты пересилишь дождь и дрожь,
ты перетерпишь океан,
и разглядишь далёкий дом,
где ждут тебя, мой капитан,
и верят в то, что ты придёшь,
и встретишь лужу во дворе,
как было сказано о том…
* * *
Какой-то, право, странный рок –
Не злой ли умысел при этом?
Что знаешь ты, что б я не мог
Узнать и стать, как ты, поэтом?
Что знаешь ты, что я никак
Знать не могу? – как ни стараюсь,
Поскольку в непроглядный мрак
Ленивой мыслью упираюсь…
Вот! Слово сказано: всё – лень…
Нет-нет, не лень – иное что-то,
Быть может, мозги набекрень,
Вот и не клеится работа?
Да ведь – работа… тот полёт
Работой мыслишь нудной, тяжкой…
Всё ясно. Я-то, идиот,
Всё больше Мойкой, а не Пряжкой,
Считал поэзию. Убог
Мой, право, дар – всё дело в этом.
Что слышишь ты, что б я не мог
Услышать, чтобы стать поэтом!?