***

Избранные переводы

  С английского
       

Вильям Блейк

Тигр

Тигр! Тигр! Оживший сплав
В сумерках дерев и трав,
Кто так дерзко совместил
Эту стать и хаос сил?

В далях, в небесах каких
Мчались молньи глаз твоих?
Кто настиг их, чья ладонь
Приручила их огонь?

Где он ловкость брал и прыть
Быстрый мускул сердца вить?
Самый первый сердца стук,
Как его коснулся рук?

Что за молот был? И горн
Был какой? В какой из форм,
Ужас сжатья претерпев,
Мозга оплавлялся гнев?

Он – кто агнцу жизни дверь
Отворил – тебя теперь
Выпустивши в тот же круг,
Изумился делу рук?

Тигр! Тигр! Оживший сплав
В темени дерев и трав,
Кто так дерзко совместил
Стать твою и хаос сил?


Роберт Стивенсон

Хорошая игра
       
Воздвигли мы в конце работ
Из прикроватных кресел бот,
Набив подушками из спальни
Его для путешествий дальних.

Мы взяли нож, мешок пустой,
Ведерко детское с водой;
Сказал Том: “Запасаем впрок
Два яблока, один пирог”, -
Чтоб нам помог такой припас
Доплыть до полдника как раз.

Мы плыли, в плаваньи пропав,
И лучше не было забав.
Но выпал Том, расквасив нос,
Остался я один матрос.


Томас Гарди

Плач зеленоватых побегов огня

Плач из костра заискрившей нитью
Просил отыскать его в огне:
Да ведь это мой голос рассказывал мне
О надменном сердце, солнцу в зените
Уподобившемся вполне.

"Ты не держись отраженных истин",
Голос мой подсказывал мне:
"Того, на что вяло взирал, вдвойне
Того, что казалось прозрачным и чистым",
Голос мой подсказывал мне.

"Ты пренебрег ею, все перенесшей,"
Голос мой нашептывал мне;
«Тебе доверялась она, что бы не
Случилось, страдая, хранила нежность,»
Голос мой нашептывал мне.

"Ты изучал не то, что давалось,"
Голос мой доказывал мне;
"Ведь всех вещей в их величине
Милосердье превыше…" Пламя сжалось,
И голос мой оборвался во мне.


Оскар Уайльд

Силуэты

Блестит волны седой гранит,
И ветер, потерявший свист,
Как странствующий лунный лист
Залив ненастный бороздит.

Вот четко вписанный в пески
Баркас чернеет. Юнга, борт
Седлающий, представить горд
Улыбки блеск и тень руки.

Над головою крики птах,
И через травы на холмы
Идут косцы, юны, смуглы
Как силуэты в облаках.



Редьярд Киплинг

Баллада о Востоке и Западе

Запад есть Запад, Восток – Восток, пути их не совпадут,
Пока над небом и над землей не начат Господен суд.
Но нет Востока и Запада нет, нет границ у племен земли,
Когда сильный и сильный лицом к лицу стоят, хоть откуда пришли.

Камал увел два десятка людей, бунтовать подался Камал,
И кобылу полковника он прихватил, полковничью гордость украл.
Кобылу он вывел, когда рассвет был преисполнен сил,
Подковы ее обратил назад, умчался и след простыл.
Тогда разведчиков командир, полковника сын сказал:
« Или не знает из наших никто, куда укрылся Камал?»
И сын Рессалдара Мохаммед Хан ему отвечал так:
«Узнаешь, где ставит он посты, коль слышишь тумана шаг,
В сумерках он поспешит в Абазай, в Боннэр, когда станет светло,
Но чтобы владений своих достичь, не минет он форт Букло.
И птицею должен мчаться ты в Букло, да поможет Бог,
Чтобы Камалу в Тан-оф-Джагай ты путь перерезать мог.
Но если он в Тан-оф-Джагай пройдет, тогда назад поспеши,
Ибо равнина вдоль и поперек Камала людьми кишит.
Там слева скала и справа скала, в колючках тропа меж гор,
Не виден никто, но слышно зато щелкающий затвор.»
Полковничий сын взял скакуна цвета мыши, диких кровей,
Горло – колокол, дьявола сердце в груди, шея виселицы прочней.
Он помчался и вмиг он Букло достиг, отказался там от еды,
Что – еда и сон, если чует он: простывают вора следы.
Он тут же умчался из форта прочь, галоп его был, как полет.
Он был уверен: в Тан-оф-Джагай вор от него не уйдет.
Уверен он был: за Камалом ведет его кобылицы след,
И лишь мелькнули белки ее глаз, щелкнул его пистолет.
Он выстрелил раз, он выстрелил два, но пули шли невпопад.
«Покажи себя в скачке! – крикнул Камал. – Палишь-то ты, как солдат.»
Так вверх и через Тан-оф-Джагай, как два самума сойдясь,
Мышастый гнал, как олень-самец, кобыла, как нетель, неслась.
Мышастый уже закусил удила, напирая на каждый шаг,
А она удилами поигрывала, как красотка перчатками в такт.
Скалы слева и справа, в колючках тропа летит впереди меж гор,
Не виден никто, но слышно зато, как трижды щелкнул затвор.
Так мчались, когда исчезала луна, когда нарождался день,
Мышастый, как раненый бык, она – как вспугнутый воплем олень,
Мышастый, как груда скованных мышц, свалился к ручью без сил,
Камал кобылу вернул назад и всадника освободил,
И выбил у него пистолет, - тропа для схватки узка.
«Лишь только по воле моей, - он сказал, - ты невредим пока».
По всей дороге каждый бугор, каждый леска завиток
Укрыл надежных моих стрелков, готовых спустить курок.
И стоило мне, руку подняв, поводья освободить,
Шакалов отродье гурьбой на пир спешило бы вовсю прыть,
И стоило голову опустить, доверив поводьям путь,
Коршун желудок насытил бы так, что крыльями не шелохнуть».
Спокойно ответил полковника сын: «Птиц и зверье закорми,
Но только прикинь, кто поспешит прервать этот пир на крови.
И если тысяча сабель сюда примчится во весь опор,
Не дорого ль станет шакалий пир и чем расплатится вор?
Они потопчут ваши поля, каждый зерна заберет,
Вспыхнут кострами крыши домов, когда перебьют скот.
И если такая цена по тебе, тогда приглашай родню,
Собака, шакалов зови на пир, вой – пусть бегут к огню!
Но если крыши, зерно и скот – слишком большой заклад,
Верни мне кобылу отца, и я пробью дорогу назад».
Камал руку подал ему, подняться ему помог,
«Какой о собаках может быть толк, если встретились волк и волк.
Грязь буду есть, если хоть чем я оскорбил твою честь,
Как мать растила тебя, что ты смеешься над смертью здесь?».
Спокойно полковника сын в ответ сказал: «Это - клана кровь.
А лошадь бери как подарок отца, она - для таких седоков».
А лошадь к полковника сыну идет и ткнулась в плечо она.
«Мы оба мужчины, - промолвил Камал, - но младшему будет верна.
Поэтому вора подарок она пусть унесет с собой:
Седло, серебряные стремена, поводья мои с бирюзой».
Полковника сын достал пистолет: «Прими! – из этих же рук
Первый ты выбил у врага, второй тебе дарит друг».
«Дар за дар, – говорит Камал, риск за риск, потому,
Коли сына послал ко мне отец, своего я пошлю к нему».
Засвистел он, единственный сын его ступил на заросший склон,
Легко, как олень, по вереску шел, был строен, как пика, он.
«Вот твой господин, – говорит Камал, - отныне бок о бок с ним
Ты будешь в его отряде всегда, как щит его, незаменим.
Лишь смерть или я прервут эту связь, - будь пир, привал или бой,
Судьба одна у тебя - его везде прикрывать собой.
Ты будешь есть королевы хлеб, ты – враг всех ее врагов,
Ты будешь мир на границе беречь, к поимке отца готов.
Ты выполнишь свой солдатский долг и выделишься из солдат
Где-нибудь в Пешаваре, когда меня виселицей наградят.
Они поглядели друг другу в глаза, сомненья не было там,
И в братстве клянясь, кислый хлеб и соль они поднесли к губам,
И клятвы обряд был чистым огнем и свежей землей скреплен,
Сталью хайберова клинка, величьем Господних имен.
Полковника сын кобылу взял, Камалов коня берет,
Они возвращаются к форту Букло, проходят последний брод.
Там в двадцать сабель встречает их штабной охраны отряд,
И все в отряде ненавистью к пришлому горцу горят.
- Отставить! - сказал полковника сын. - Сабли в ножны! - звучит приказ.
- Вы гнались за вором, но спутник мой – сегодня свой среди нас!

Запад есть Запад, Восток – Восток, пути их не совпадут,
Пока над небом и над землей не начат Господен суд.
Но нет Востока и Запада нет, нет границ у племен земли,
Когда сильный и сильный лицом к лицу стоят, хоть откуда пришли.


Эдвард Томас

       Слово

Я множество вещей забыл совсем,
Ценимых и не сжившихся ни с чем;
Пропали, как бездетной дамы сын
Со всем потомством, в пустоту и стынь
Небытия, вне мест и вне времен.
Не помню я ни лиц и ни имен
Вождей и победителей в боях
Прошедших войн, все звезды пали в прах;
И я забыл, что я забыл про них.
Вещей все меньше близких и своих
Средь прочего. Но имя есть одно –
Как будто звук пустой, - не суждено
Забыть его, поскольку каждый год
Дрозд учится ему, когда поет,
И полдень, птицу выпустив из рук,
Как имя, вспоминает этот звук;
Когда влечет привычный аромат
Еды или настраивают взгляд
Три диких розы, вдруг древесный свод
Меня под это имя призовет,
И слово опускается с куста,
Размножено рефренами дрозда.


Сигфрид Сэссун

* * *
"Когда один" - слова как звуки струн
Слетели, будто слышал первый раз.
"Когда был юн, " шептал; "когда был юн"…"

О прошлом одиночества рассказ.
Как мы перерастаем наши сроки,
Самих себя не узнавая с двух
Шагов, задув свечу, сказав "прощай".

Один… Так жизни заучил уроки.
В пространстве, где живой витает дух,
Все кроме веры убрано с дороги.

У.Х. Оден


В Музее изящных искусств

       А насчет страдания не ошибались они никогда
Старые Мастера, как понимали суть
Предназначения; как это просто все
Кто-то ест, открывает окно, ходит туда-сюда;
Когда старцы – в таинственном ожидании
Чудес рождества, где-то рядом у опушки леса скользят

Дети по льду, кроме коньков и катания
Ничем не озабоченные ничуть;
И знали они,
Что бездонные муки, время влача,
Где-то в подвале свои продлевают дни,
А собаки собачью жизнь, а кобыла ждет палача,
Трет о забор не причастный мучениям зад.

В брейгелевском Икаре, скажем, кто глух, кто жесток,
Кто равнодушен к паденью, а пахарь мог
Слышать о помощи крик или всплеск,
Но для него не потеря это; солнце дарило пыл,
Когда с белизною ног ему бы сойти на нет
В зелени волн; с корабля могли видеть след
Мальчика в небе, его падения блеск.
Но корабль спокойно своей дорогою плыл.


       Романист

Как униформой, предопределен
Талант поэта и его удел;
Пройдясь грозой, вдруг юным сгинет он
Иль канет в одиночества пробел.

Влечет гусарство, но спасать ему
Свой дар из детством скованных широт,
Обычным стать таким, что никому
И в мыслях обернуться не придет.

Он должен, чтобы выполнить завет,
Стать плотью скуки и сойтись потом
С любовью, с посвященным правды свет

Делить по-свойски, пошлость - с пошляком,
И в слабости, с колен хотя б на пядь
Пороки человечьи приподнять.


С марийского
________________________________

Николай Кадыков

Что есть поэзия?

Что есть поэзия? Крик «Помогите!»
Ржавой рябины сквозь пламени жженье,
Женщины юной, теряющей зренье,
Солнца, стекающего по орбите.

Что есть поэзия? Шквала натура
Скрытная… Парусника парусина…
Что есть поэзия? На амбразуру
Тело бросающая пружина?

Света напор, распирающий раму,
Поздно и рано - единым дыханьем…
Что есть поэзия? Тень мальчуганья
В день Хиросимы прожегшая мрамор?

Что она может?.. Немного, по сути, -
В корчах незримых, в неслыханных муках
Мир повседневно рожает из звуков,
Чутко отчетливый, ясный до жути.



Легенда Шах-и-Зинда


Опять я слышу:
Нет любви, - откуда
Ей быть сейчас у мира на краю!
Кокою леденящей тенью чудо
Любви чужой сжигает жизнь мою!
Тоска моя, ты ждешь меня повсюду,
Повсюду жжешь, подруга и беда.
Приворожи комету, дай остуду!
Пусть он воскреснет, кто в Шах-и-Зинда
Замуровал себя и спит под спудом
Боль сердца в камень вправив навсегда!

…Как астронавт,
Взнесенный к мертвой точке,
Испепеленный
Жженьем вышины,
Любимой шлет
Души последний росчерк,
Задев тревогой
Нелюбимых сны, -

Так мы,
Сместив холодное свеченье,
Вонзимся чудом
В камень отчужденья!

О, нелюбимых нелюбовь, - без края
Теснейшая на свете пустота!
О, нелюбивших нелюбовь, -  какая
Пустейшая, без тени, теснота!

Как они рвутся из путей чужих,
Запутывая те и разрывая!
Как они рвутся из зеркал немых,
Последний раз себе во след взирая!

Одним очей мгновением открыв
Любви теснины водородный взрыв.

На помощь! Точка не перейдена
Еще. И боль не общая вина
Еще. Но на века преграды нету
Им, чья тоска в любови рождена.

…И астронавтовых
Прощальных сил
Луч истонченный
Стежкой лунной пыли
Плиту Шах-и-Зинда
Прошел в распиле
И юношу на волю возвратил.

Смотритель склепа
Наблюдал без страха
Предания живое торжество,

Шагнул он к тени
И окликнул шаха
По имени: О,Джанн!

Но тень того
Слилась с лучом,
И понеслись они
На город
На текучие огни.

* * *

Войдешь, и кухонного храма алтарь…
Раб и хранитель уюта –
Я – этого пламени жало и жар.
Я храню твое время. Дни. Минуты.

А что это – время?.. Мосток?
Доска, прогибающаяся в дугу?..
Любимая на том берегу, -
А я к ней перейти не смог.

И тогда я распался,
Разъялся я
На прирученный жар
И на дикую боль.
Это газ остудил глубину моих глаз…
Я взгляну на тебя еще раз… Ты позволь…
Погляжу еще.
Раз назвался я.

Ты опять все живое тепло с собой
Унесешь… Хоть частицей, хоть каплей согрей!
А пока я мечусь полем боли слепой.
А пока я свечусь темной болью своей.


* * *
Что для тебя недостижимо,
Есть кто-нибудь, кому твоя
Душа чужда? Проходишь мимо
Толпу влюбленностью творя.

В заколки персика цветенье
Вживляет душанбинский свет,
Я лет снимаю оцепленье
Строкой, рванувшейся вослед.

Я знал: тебя воспевший гений
Стал проще и сильней стократ,
И я ему по вдохновенью
Теперь попутчик и собрат.


       * * *

Как написал Хафиз: «Мне вспоможенье дали…»,
Яств божеских и я вкусил. Вершины гор
Вернули дерзость мне. Когда свободны дали,
Любая тропка – путь в немереный простор.

Мой многолюдный день так тесен и так трудно
Жить не единым хлебом, не стихом одним
И охранять огонь, что греет наши будни
И делит свет и тьму, от них не отделим.

И охранять огонь… Но слабости порою
Сильнее нас и жгут успокоенья храм
Вечернего. Вражда с самим собою
Рождает призраков и водит по домам.

Нельзя, нельзя устать… И, возрожденный хаджем,
Ты держишь от своей простой судьбы ключи,
Ты можешь в прошлом жить,
Дружить с мгновеньем каждым,
Загадывать вперед и видеть путь в ночи.


       * * *

Зачем я выбыл сюда
Из райских кущ Душанбе?
Подснежники не уследят,
Как я растворяюсь в толпе.

Персидский молчи соловей!
Персидская пой сирень!
Расплачивайся скорей
За каждый потерянный день.

Зачем на ноты ветвей
Твой голос упал и стих,
И отсвет улыбки твоей
На лицах людей чужих?

* * *
По полю памяти щедрой,
В рассветном ее огне
Сквозь годы и километры
Приходишь ты ко мне.

Забуду слова о границах
И в этом отпетом году
Собью забвения птицу
И снова к тебе приду.

Нас встреча пытает и лечит
И сон превращает в явь,
Мы не говорим о встрече,
Объятьем ее объяв.

И кажется – дело за малым:
Чтоб кто-нибудь сон не прервал…
А где-то за перевалом –
Разлука, разрыв, провал.


С французского
_____________________________

Поль Валери
* * *

Жестокость птицы, слуха мощный рост
За голосом её в ночных пролетах
До острой обрывающейся ноты,
До белого каленья первых звезд.

В судьбу твой взгляд, пронзительный до слез,
Врос без возврата и без поворота,
Ты голосом, превысившим высоты,
Не время ль на мгновенье перерос?

Рисует грань рассвета карандаш,
День прорастает, четко увеличен,
Но в этот плоско вписанный пейзаж
Ты не влетишь на звездном птичьем кличе.

Нет! Родственней душе ночей провал,
Ей мал рассвет, ей день расцветший мал.


Намек

Как пчел к цветку
Припасть влечет,
Безумью губ –
Твое плечо.

Люблю, как вдруг
Чего-то ждешь,
Смешав испуг
И эту дрожь.

Я уловил
Внезапный вихрь
От губ моих –
В твоей крови.

И пенью ос
Душа сродни,
Пропав среди
Твоих волос.


С польского
______________________

Константы Ильдефонс Галчински

       Письмо пленного

Любимая, слушай, слушай!
Я вижу сквозь сна лохмотья:
Ночь снова густеющей тушью
Тебя на стене обводит.

И всех отражений бесплотней,
Живее ты всех. Мгновеньем
Я вырван из преисподней
Для жажды и утоленья.

На грани последней боли
Не расстаюсь с тобою,
Бесплотная и живая –
По власти твоей и воле.

Во мне ты – ветка завета,
Дыханье в запретном слоге,
Дорога с попутным светом
И песня моей дороги.