Однажды поздним вечерком
Зашел я в дверь под козырьком
Где на бетонной целине
Сияла надпись в вышине:
"Здесь могут вкусно накормить,
Потом изрядно напоить,
И если пьете не хамя,
У вас не стырят ни копья."
Заинтригованный я сел
И место бегло оглядел.
Но ни одна из местных дам
Не дАла отдыха глазам.
По центру высилась эстрада
И за баянами два гада.
Один из них слегка повыл,
И вскоре их и след простыл.
Духовной жаждою томим,
На сцену выполз херувим
И поболтав о том, о сем
Был за кулисы унесен.
За ним вступили два верблюда
Влетевшие невесть откуда.
Те тоже спели невпопад,
Подняв апплодисментов град.
Тогда я встал, поправил брюки,
Придумал взгляд душевной скуки
И смело двинул по рядам
Под вздохи восхищенных дам.
Я спел про ненависть, про горе
И про любви бескрайней море,
Про то, как я мечтал о лете -
Все охватил я в том куплете.
Когда я смолк, мой голос стих,
В толпе людей поднялся крик.
"Как смел!", "И это в наше время!" -
Кричало линчевавших племя.
Меня прогнали вон с позором
И оказавшись под простором
Родного неба я решил,
Что все же сильно согрешил.
Что надо было спеть про водку,
Про суку-жизнь, жену-селедку,
А не тревожить спящий ум
Грозой глубоких личных дум.
Никто не хочет знать поэта,
Дельца про то сказать, про это -
Им подавай про то, что ближе
А не про вечера в Париже