***
Что я могу сказать, кроме того, что мы устоим, не свихнёмся,
что мы прорвёмся, и с мокрыми волосами,
с высохшими от ненависти сердцами
поднимемся на краю оврага
как лёгкая трава прошлых лет.
Что я скажу, кроме того, что мы пожароопасны.
Что я не вижу ни семечка,
которым мы были,
ни облака, которым мы станем;
где мы и сколько нас,
надо ли считать отдельным другом то, что в зеркале,
чтобы нас показалось больше?
Как ещё сказать, как сообщить,
когда падаешь в землю и всходишь обратно,
как никогда заново?
Если богатый всё потерял,
шептались: правильно,
он ищет нищету, он должен её присвоить;
если мальчик играл и всех расстрелял,
спросили: что на него нашло?
Кого родили - того убили.
То, что он ищет, его самого нашло.
Если пора провалиться
в улья, в подполья, в устья,
то это правильно.
Что поделать, это правило мира.
Войди в костяк жестокого человека.
Войди в черепную коробку заслуженного человека.
Стань его пленником,
будь его черепом,
пользуйся его мозгом.
Это правильно, это правило мира,
это музыка.
Через час я стану намного старше,
что мне сказать, кроме того,
что вы ужасны и отвратительны,
что вы чудесны и притягательны,
вы нужны, это самое главное, это самое страшное.
Убийца нужен, чтоб отсыреть
и гнить, как кусок стены,
Мученик – для алхимии,
чтоб получить вещество терпения.
а чтоб нас выручить, выманить, получить, дети нужны.
Это правило мира. Что тут ещё сказать.
Те же две точки над левой бровью,
те же две раны на левой груди,
знаки мира, условие мира, власть мира.
Что я могу сказать, кроме того, что мы ещё вырастем.
Мы, несгораемая трава.
Мы, запутанная трава.
Мы, запуганная трава.
Мы, неведомая трава.