Лодки, груженные испанским чесноком,
после дальней дороги зашли в порт,
все в мидиях, будто в фальшивом золоте.
Я знаю - в ту ночь до утра
сухие простыни пронзительно
пахли смолой и матросскими робами;
как никогда на побережье падали звезды,
и пока ты спала, лодки, огибая бакены,
забивались тебе между пальцев.
Что ты смогла разглядеть перед смертью?
Непрерывность потока воздуха не даст
задержать дыхание, беспрерывность дыхания
не позволит остановиться на кордоне.
Что именно разрешено увидеть напоследок
тому, за кем пришла смерть?
На севере континента громоздиться стал лед,
и на рассвете застыли
сердца луковиц.
Разглядела ли ты снег под нёбом у рыб,
что выбросились из воды?
Узнала ли реку,
ее каменный рельеф,
что ползет вниз
грудой тяжелых мокрых
простыней?
В свои двадцать восемь
я помню столько имен,
с которыми никто уже не употребляет
глаголы настоящего времени,
столько имен, произнося которые
забиваешь нёбо кровью и снегом,
что вряд ли рискну говорить о тебе в условном наклонении;
смерть - это словно переходишь
из одной пустой комнаты в другую,
поднимая сквозняк, что выдирает розетки
и холодит остающимся кровь.
Храбрые юные птицы с обветренным сердцем,
волны северных озер, что стоят по горло в воде,
не решаясь выйти на берег,
высокие деревья - лишенные листьев, будто гражданства;
вернись туда, где тусклый жемчуг ожидания
твердеет между веками,
где сладкий табак и водоросли поднялись на песке,
где покой не нашедшие, не предавшие флаг,
собираются каждое утро юнги затонувших катеров,
и до ночи кружат над ними души
раздавленных апельсинов.
С украинского перевел А.Пустогаров
из сборника "Історія культури початку століття" (2003)