а на стекле - застывшая межа.
и ялик, прикорнувший на молу.
морозец так сегодня надышал,
что превратил в молчанье тишину.
сквозь рваный почерк радиопомех,
(в застенках лежбищ – вечный непокой),
на сердце ляжет самый первый снег,
просыпанный божественной рукой.
и мир в своем бессилии замрет,
в блуждающих молебнах ветерка.
лишь в небе серебристый самолет,
да белые, льняные облака.
*
где небо кипит от закатов,
спеша горизонт расколоть,
пытается ветер крылатый,
согреться о лунный ломоть.
и трется невидимой спинкой,
как кошка о ножку стола...
а ночь, запалив керосинку,
хрустящие звезды зажгла.
и смотрят они с верхотуры,
с беспомощностью жеребят…
звучаньем немой партитуры,
плывут, поминая закат.
*
сквозь облаковые бойницы,
в краюху неба надышав,
ложится птицей на ресницы,
закат, как осень, вечно ржав.
а лучик солнца - слабый-слабый,
мелькнет, как девичья коса,
и на душе спокойно, ладно,
и смотришь будто искоса,
на озерцо, за дальним домом,
к нему прилип белесый пар,
и ты бездумным пешеходом,
бредешь без всяческих запар.
ложится птицей ночь на очи,
съедая цвет окрестных мест...
а дни становятся короче,
в стране из тысячи волшебств.
*
расстегнуло блузу небо,
и на несколько недель,
бабье лето прилетело,
из-за тридевять земель.
заарканенное солнце,
зацепилось за сельцо,
и висит на дне колодца,
сводит бликами лицо.
ветерок, заправский дворник,
вечно в стельку молодой,
поджигает старый дворик,
красноперою листвой.
посреди столетних сосен,
на ладошки положи,
повитуху бабью осень…
и три перышка души.
*
когда душа сломала ноги,
упав за шиворот ворот,
и ветер рыскал на дороге,
втыкаясь ножиком в живот,
холодной сталью, т-образной,
на «т», как топь или тоска…
да просто птахой несуразной,
крутилась осень у виска,
забрызгав моросью заборы,
дороги смяв, как пластилин,
и за чертой моей каморы,
дождливый хлещет керосин.
скорее просто, по привычке,
не от обиды, не со зла,
зажгла в закатах рыжих спички,
и в лисье листья подожгла.
*
как разрыдалась нынче осень!
фронты дождей проникли с тыла,
и нападая, бились оземь,
да так, что вся земля остыла.
до самых косточек продрогла…
до сумасшествия, предела,
тоска полипом липла к стеклам,
и в барельеф окаменела.
впиваясь вниз голодным взором,
в аэродромы мокрых крыш и,
плыла бесформенным узором,
вся перепачканная рыжим.
пора чехлить пустые мысли,
по одиночествам протяжным,
по облакам, что в небо свисли,
и звукам тающим адажио.
*
суконный вечер выложен на блюдце,
с закатной, темно-розовой каймой,
и звезды помышляют прикоснуться,
поцеловать озерную ладонь.
и стаей птиц, натянутым изгибом,
на землю приводниться, а потом,
примеривать серебряные нимбы,
окутанные содовым парком.
залязгала осенняя прохлада,
картинки среднесписочных сожжений…
и падаешь на крыльях листопада,
в объятия небесных отражений.
*
город молча забился за ставни,
и срываясь с насиженных мест,
облака, как чета дирижаблей,
взяли курс на чернеющий лес.
за окошком вечерняя стужица,
пьяный ветер забился в углу,
мой котенок, на вымершей улице,
взял и вылакал в луже луну.
*
плетет косички дым над костерком,
и ты берешься рядом посудачить,
как здорово, что все таки маячит!
перед глазами снежным молоком…
весь этот мир, застывший неглиже,
зевнув, луну раскосую встречает,
и ничего вокруг не замечает…
хотя звезда повесилась уже.
*
а сегодня и не дождик,
так, оливковая дрожь.
не на морось, а на поросль,
небесную похож.
и совсем не колошматит,
нежно гладит по лицу,
тихо шепчет, на те, на те,
вымытую улицу.
принимайте так, без грОшей,
без монеты медяной,
а машина водит, водит,
дворником, как пятерней.
за границами стекла же-
очертанья облака,
небо обесцвеченное,
кистями художника.