Топор уже теперь. Как бережно сосед
Понес его точить в свой старенький сарайчик.
Палач навеселе. И безнадежно сед.
В бутылочном стекле дрожит осенний зайчик.
И просветлел насквозь ноябрьский денек.
И кто-то вдруг чихнул, споласкивая ведра.
И голубь в простоте нагадил на пенек.
И захотелось жить пометом, словно медом.
Но это ничего. Дыши ровнее. Меть
Щекою в сердцевину. Теменем – к размаху.
А, может быть, глаза закрыть. Зажмурить.
Смерть…
Какая же она? И чем в итоге пахнет?
Уже теперь топор. Тревожнее в ушах
Звучат (вокруг, внутри) и шепоты, и всхлипы.
И мать глядит в упор. И я – в ответ. И страх.
И водка на столах по рюмочкам разлита.
Нет, это не обман. Никто не знал ролей.
Откуда ж соль в словах? Такая точность шахмат?
Над нами – никого. И прав был Галилей.
Палач – как инженер. Не тычьте в душу плахой!
Колени надломлю: не обрывайте нить.
Глазами попрошу. Мне ничего не надо.
Я стану идиотом, буду всех любить.
В бездарности своей работать до упаду.
Я все перетерплю: плевки, пинки и смех.
Унижусь до травы, до сора у порога.
И буду вашим псом. И оправдаю всех.
И откажусь от сна, от хлеба и от Бога.
Удар. И резкий хруст в затылке. Как Прокруст,
Глядит седой палач и тянет рот в улыбке.
А я ногами бью неопалимый куст.
И крови нет во мне…
Я просыпаюсь. Титры.
Предметы – на местах. На страже. В полный рост.
За окнами – темно. И огоньки на вышках.
Будильник не вспугнул еще ватагу звезд.
Весь в золоте Христос. И невозможен Мышкин.