ЭЛЕКТРА В ТУМАНЕ
Я вся затеряна в морском тумане,
где смутно различимы одеянья
и лик, за час сменивший очертанья.
Теперь я стала той, что убивала.
Туман велит сменить именованье,
чтоб я сама себя под ним узнала.
Я жаждала узреть убийцу мертвой,
а увидав, взглянула в очи Смерти.
Теперь ничто из прошлого не важно.
Ее дыханье не коснется волн Эгейских.
Она безмолвней рухнувшего камня.
Не сотворит ни зла, ни блага. Безучастна.
Не станет звать меня ни с гневом, ни с любовью.
Она когда-то матерью была мне,
и молоко, что обернулось кровью –
во мне, и в сновиденьях и в скитаньях.
И все же нет дороги, где не слышно
ее предсмертных криков и стенаний,
хотя сама она давно недвижна.
И тщетно ныне в воздухе витают
и смех ее, и взмахи рук, и имя –
Орест и я, мы бродим по Элладе,
земле ее и нашей, но – живыми.
Когда же в полдень он ко мне приникнет
щекою впалой, с чернотой во взоре,
мы оба с ним в одно мгновенье вздрогнем,
почуяв на себе персты и вспомнив слоги,
что неизбежно складывались в имя.
То имя, угловатое и злое,
мы повторяли на заре и ночью,
-- теперь оно живет само собою.
И каждый раз, как друг на друга взглянем,
оно, как плод, ударившись о почву,
разрушит заграждения молчанья.
В теснине ее сердца ледяного
лишь Ифигении с Эгистом было место.
Ни поцелуев для меня с Орестом
она не находила, ни объятий.
Куда же нам, Орест, теперь податься?
О если б ты был рядом этой ночью,
мы б душами могли соприкасаться.
Морской туман стирает все приметы
и всё, чем странник услаждает око:
мосты, деревья, путевые меты.
Черты лица не соберутся в облик,
туман преобразует всё на свете,
включая память о себе и предках.
Куда нам деться, беглецам бездомным,
коль скоро этим именем огромным
полны уста, и на груди плитою
лежит оно, хранящее и вздохи
ее, и жесты, и черты, что зыбким сонмом
витают в воздухе и гонятся за мною.
«Дитя!» -- оно взывает, покрывая
всё тело дрожью, повторяя
твой говор, милый брат, играя
с нами в прятки, как и мы – тогда.
Найди меня, Орест, приди сюда!
Вся эта ночь, истерзанная ею,
лишь ею дышит, ею лишь полна.
Мне кажется, на нашем корабле
она – и флаг, и кормчий, и кормило.
Но солнце встанет – и уйдет она.
Что б ей не спать с Эгистом, пусть в могиле?
Неужто вечно будут капли молока
сочиться из груди, что нас вскормила,
неужто соль, что на губах застыла –
оттуда, не из волн и ветерка?
О поспеши, Орест, и снова станем
как близнецы, как две руки сплетенных,
как лапки горлинки, стремящейся к полету.
Не дай исчезнуть мне в ночном тумане,
уйти в ничто, оставив зыбкий контур.
И вроде незачем бы знать, но я желаю
услышать от тебя, как это было:
как падала она и как кричала,
кляла тебя или благословила.
Дождись меня у камня на скрещеньи
путей, где кущи мяты дикой
сплетаются с побегом розмарина,
чей аромат несет успокоенье.
Ты видишь сам: она не перестала
нас звать к себе, и будет лучше
нам вместе умереть, одним кинжалом
пронзенными, вдали от глаз досужих.
Бог, что водил твоей рукой, нам явит милость,
как трижды мне являл в час много худший.
Уже отмерены мгновения дыханий.
Пребудем там, где сущность не двоится.
Туман похож на плащ в бессчетных складках,
на ощупь мягких, вкусом солонистых –
приди, вернись, услышь мое воззванье.
Мы жили до сих пор единой жизнью,
и скоро вновь навек соединимся.
В тумане этом – не твои ли вздохи,
в моих метаньях – не твои ли раны?
Мы мерим путь неровными шагами.
Зачем же не проронишь мне ни слова,
и еле различим твой дымный профиль?
Ведь, будучи едины, мы желали
лишь одного, и это совершили,
Орест-Электра – сдвоенное имя
с того момента мы себе избрали.
Неужто я – туман, уже незрячий,
а ты – туман, себя не узнающий?
Остановись – препятствием бегущей
стань ты, ко мне навстречу путь держащий.
А может, всё нам попросту приснилось
в ползущем фиолетовом тумане?
Его издевки чужды пониманью.
Но долг велит, завесу разрывая,
пойти вперед, либо в тумане сгинуть.
И если есть у нас душа, пусть с нами
продолжит путь, а после нас покинет.
Ведь не она ли кажется туманом?
Наскучив одиночеством дворцовым,
она не прочь побыть туманом-ветром,
туманом-морем и туманом-альбатросом,
туманом-кораблем, тропой, деревней...
И будучи убийцею и жертвой,
в бесплотности найдет она свободу,
и, сдавшись, мы исполним все обеты.
Брат мой, Орест, ты спишь или
не помнишь ничего?
Я жду ответа.
А может, я и вовсе не жила?
Мне только снились мать, отец, герой,
и дом, и агора, и ключ Диркеи...
Я ничего не чувствую.
Ни тело,
ни силы больше не со мной.