У меня начинают вытекать глаза.
Они на вкус как зимний субботний вечер.
Твой кролик не хотел умирать никогда.
Это чувство в живых организмах мне претит.
Однажды, разрушатся все потолки и стены. И окажемся мы – голые и беззащитные – под суровым ноябрьским небом. И пойдет дождь. И заклюет нас, голых и беззащитных, своей холодною правдой
Все цвета радуги замараны жиром.
Из моих ладоней произрастают гвоздики.
На днищах колодцев распеваются гимны.
А в солнечном морге на всех клиентов одевают улыбки.
Но до того времени, еще будут долгие, скисшие, как бесконечные слова оправдания, дни. И еще успеют родиться солдаты третьей мировой войны, пока что тихо спящие в теплом и уютном, как прорванные домашние тапочки, чреве матери. И еще истекут из человечества бесчисленные литры мочи, слюны, крови, слизи, спермы, соплей, рвоты, слез.
В моем правом бедре копошатся черви.
Приятно чувствовать в себе новую жизнь?
На нас с тобой работали вселенские верфи
Но Великий Плотник сбежал к себе, ввысь.
Небо смотрело в Андрея. И не было ничего, кроме него. А за углом, около бакалеи, стояли боги. Они ждали Маршрутку. Но Она не доедет к богам, потому что, за сто пятьдесят метров до остановки, в Нее врежется груженый щебнем КАМАЗ. А на ветке чирикала птичка. А на ветвях набухали почки. А солнышко уже приятно грело шею. Боги не дождались Маршрутки, и разошлись по домам.
Числа чужих сознаний забиты всякой ***ней,
Словно бывший в употреблении презерватив.
А у нас впереди алкогольное испытание весной.
Алкогольный категорический императив.
Проебанной плотью закрывать дыры в занебесном мире, пока двенадцать апостолов передают по кругу чашу с амброзией и чью-то сестренку. Геронтоцид, инфантицид. И мне насрать на всех на них.