.
Скорее всего представленный текст можно считать "вольным" переводом (с использованием техники цзюэцзюй) стихотворения "Гань юй" автора Чжан Цзю-лина.
Важным (в моём представлении) является схожесть Японского сонета с текстами на Вэньянь (древнекитайском языке).
Вряд ли кто будет оспаривать тот факт, что японская поэтическая традиция берёт своё начало в Китае (т.е. в стране, где стихи обладают и ритмикой и рифмой), т.е. "каноническая" форма яса может иметь более глубокие корни и быть ближе по сути к образчикам китайской и японской поэзии.
.
гусь одинокий………………………над морем бездонным твой путь
волны спешат за тобой……………………тень, ловя белым гребнем
врут, не догонят……………………………….они безразличны и слепы
ты же не взглянешь……………..на них, лишь продолжишь свой путь
на рябь озёр и прудов……………………………..ты не сядешь устав
гнёзда чужие……………………………..обжить - песни серой кукушки
птиц изумрудных тоска………………………как не хочется слушать
в ветвях жемчужных………………………...их клёкот, в дороге устав
им не летать в небесах………………………….там, где пуля слаба…
в выси бессмертных……………………..законов любви не нарушить
.
.
.
перевод fiuri (к сожалению текст на китайском языке теряется, чуть позже его перенесу в виде фотографии):
;;;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;;
.
.
Конечно, восстановить то, что имелось ввиду поэтом, трудно. Но можно рассматривать стихотворение как факт китайского классического языка в целом (имхо, далее следует перевод каждого иероглифа)
1) ;(одинокий);(гуменник);(моря);(поверхностью);(пришел); ;(пруд);(озеро);(не);(посмел);(удостоить визитом);
одинокий гуменник прибыл по морю //из-за моря -- не точно
2);(сбоку);(увидел);(пару);(зелено-голубых);(птиц); ;(сделали гнездо);(на);(трех);(жемчужном);(древе);// изумрудные не точно
сбоку увидел пару зелено-голубых птиц, сделали гнездо на древе с тремя жемчужинами
3);(взлетели);(взлетели на);(драгоценного);(дерева);(вершину); ;(получите --- > почувствуете);(без);(золота);(шарики)*;(страха);
вы взлетели на драгоценную вершину дерева, не охватит ли вас страх в безлунной ночи ---- не охватит ли вас страх погибнуть от позорных дробинок?
*;(золотой);(шарик) = луна
;(без);(золотого);(шарики) = безлунье, но также и незолотые дробинки (кто же стреляет золотом? но здесь намек на почетную казнь)
4);(прекрасная);(одежда);(делает опасной);(людские);(пальцы); ;;(высокое и блестящее);(провоцирует);(бога);(злобу);
Прекрасная одежда делает опасными (действия) людей (красота провоцирует насилие), заносчивость вызывает гнев бога
5) ;(теперь);(я);(буду гулять);(в небесной выси);(в небесной выси); ;(стреляют);(те кто);(каким образом);(там)*;(возжаждут)**;
* ;(там)* -замещает локатив
**;(возжаждут) - 2 значения - восхищался и возалкал
теперь я буду гулять в небесной выси, каким образом смогут охотники увидеть меня и захотеть убить?
.
.
Цитата из:
Д. Дерепа Танские стихотворения в переводах академика В.М.Алексеева
http:/
/magazines.russ.ru/inostran/2006/5/de6.html
Уже в начале сборника стихотворение Чжан Цзю-лина по-китайски названо «Гань юй», что ближе всего передается именно алексеевским «Чувства при встрече, для меня желанной». Это развернутое название не может быть адекватно заменено словом или словосочетанием, скажем, «чувства» или же «думы», как сделал это Цю Кэ-ань (QiuKe’an) в своем переводе на английский - «Thoughts», вошедшем в антологию «Триста танских стихотворений в новом переводе» («Тан ши сань бай шоу син и»), изданную с параллельным китайским текстом. Для удобства сопоставления приведем отрывки обоих переводов.
Чувства при встрече, для меня желанной
Гусь одинокий
летит из-за моря сюда.
Пруд или лужа -
на них и взглянуть не решится.
Сбоку посмотрит
на двух изумрудных птиц -
Тех, что взгнездились
на трех жемчужных деревьях.
Ввысь устремились
вершины жемчужных деревьев:
Разве не будет им
пули из золота страшно?
Thoughts
I
A lonely swan from the sea flies,
To alight on puddles it does not deign.
Nesting in the poplar of pearls
It spies and questions green birds twain:
"Don't you fear the threat of slings,
Perched on top of branches so high?
Nice clothes invite pointing fingers,
High climbers god's good will defy.
Bird-hunters will crave me in vain,
For I roam the limitless sky."
Помимо сразу заметных различий в расстановке логических ударений (а также знаков препинания и грамматической соподчиненности отдельных блоков), с разной долей эмоциональности подается персонаж стихотворения - одинокий гусь (чиновник в изгнании), возвращающийся домой (вновь призванный ко двору).
Начнем сопоставление со второго перевода: сразу видно, в нем присутствует автор, его «я», привнесенное переводчиком, своеобразный «лирический герой». Этот ход позволяет переводчику интерпретировать монолитный китайский текст в виде прямой речи[4]. В формальном плане перевод Цю Кэ-аня именно похож на китайский станс, состоящий из шести пятистопных (пятисловных) стихов. Визуально английский стих так же лаконичен (не будем здесь говорить о принципиальной неспособности перевода иероглифических словообразов на западные языки) и является безусловной удачей переводчика: переводное стихотворение обладает неплохой, пусть и несложной, поэтической рифмой. Таким образом, этот вариант столь же близок к оригиналу, насколько и приближен к читателю.
Алексеевский вариант перевода абсолютно непохож на английский аналог: в нем отсутствует рифма, стих (чтобы стих читался, нужно дыхание) разбит на два полустиха по китайской цезуре - после второго слова в пятисложной и после четвертого - в семисложной строке (детальнее этот вопрос можно рассматривать на примере отдельных частей книги, разделенной именно по принципу размерности стихотворений - от пяти- и семизначных стихов старинного типа гуши до популярных и очень распространенных в классической поэзии размеров пяти- и семисложных четверостиший, «оборванных / усеченных строф» цзюэцзюй).
Алексееву ценно в переводе как можно больше сохранить от подлинника, строгая форма которого предрасполагает к медитативному, почти буддийскому размышлению на вполне конфуцианскую тематику. Поэтому строй стихотворения, его параллелизмы («летит из-за моря», «на пруд или лужу» не взглянет, «на двух изумрудных птиц», «на трех жемчужных деревьях»), пространственные отношения, искусно подобранные автором текста («из-за моря» к автору, «сбоку» от объекта, «взгнездились» - тоже, несомненно, относится к словам-выразителям пространства, «ввысь устремляя» настрой стихотворения, и, наконец, «пуля из золота», которая предполагает непременное падение подстреленной птицы).
Главным достоинством перевода академика Алексеева является его непреложное следование собственному принципу - передаче одного иероглифа китайского текста одним значащим словом русского стиха. При этом грамматика русского языка позволяет сохранить последовательность слов китайского стихотворения. Кроме этого, даже название в варианте Алексеева обладает большим количеством коннотаций с содержанием, что немаловажно, поскольку искушенный китайский автор в тонком намеке заглавия уже раскрывает тему стихотворения. Это небольшое сравнение дает представление об особенностях переводческой деятельности Алексеева: он поднял на качественно иной уровень точность и научность труда переводчика и приблизил ритмику перевода к оригиналу. Алексеев переводит одной стопой, по преимуществу - трехсложной, в которой предпочитал дактиль и амфибрахий, «минуя злостный анапест, который к тому же капризен», признается он в письме И. Ю. Крачковскому в апреле 1942 года; иногда дольником - за напевность, б;льшую свободу и хотя бы отдаленное подобие китайской ритмизации, точное следование которой достойно всяческого уважения, но зачастую версификационно несостоятельно.
Стихи переведенной Алексеевым антологии написаны на незвучащем ныне языке - вэньяне. Современный читатель может не расслышать в нем те рифмы и тональность, которыми пользовались поэты эпохи Тан. В те времена рифмическая система основывалась на чередовании тонов “ровного” (пиншэн) и “косого”, который заключал в себе остальные три тона китайской фонетики: шаншэн - высокий, цюйшэн - ниспадающий и жушэн - входящий (о чем писал в V веке Шэн Юэ в трактате “О четырех тонах” - “Сы шэн пу”). Подобные установки «работают» лишь в китайском тексте, и невозможность их передачи на европейских языках была очевидна для Алексеева. Василий Михайлович в исследовании «Темы танской поэзии» подчеркивает, что поэзия «писалась и пишется до сих пор» на неразговорном языке, переводы с которого «ни по форме, ни по содержанию неадекватны», как и любые поэтические интерпретации на чужом языке. «Целостное постижение китайской поэзии не выходит за пределы оригинала, - пишет он далее. - Ученый-филолог <…> проходит через разные фазы: сначала - новость в каждом стихе; потом - меньше; наконец строится целый мир. Оригинальное как таковое исчезает, остается вечно оригинальное - красота человеческого духа, постигаемая все глубже и глубже по мере изучения»
.
---------------------
.
всем с улыбкой,
i..