НА СМЕРТЬ ШУКШИНА
Я бы выжал слова из просоленной потом рубахи.
Я бы срезал сейчас – по-мужицки – как сено – коса…
Только вдруг онемел, словно жалкая жертва на плахе.
Горе-горькое пью и в бессилье стекает слеза.
А на выселках бань – поселением красным калина.
А на грохотах рельс – «печки-лавочки» под разговор.
А на воле – туман, что «у озера», в старой в картине.
А на сердце Шукшин – он один – сам себе режиссёр.
Я бы грохнул стакан за помин его раненной сути
Я бы матом покрыл, всех и каждого из Госкино!
До Москвы – не достать, а от водки досадою мутит
Я, такого другого, не испытывал горя давно.
Как же мог он достать, от корней – до нутра, до печёнок!
Как же мог рассмешить, да по-свойски, по-русски, сказать!
Не сказать, что красив или, шибко уж, голосом звонок,
Но, по мощи нутра, никому-то, его не достать!
Здесь на выселках бань – по традиции – красным калина.
А на грохотах рельс – «печки-лавочки» под разговор.
А на воле – туман, что «у озера», в старой в картине.
А на сердце Шукшин – мой кумир – сам себе режиссёр.
Он ушел. И сейчас, стало ясно – чего все боялись…
Он был русский мужик, а страна вся была за него.
И вот нет Шукшина. Люди, люди, так с кем вы остались!?
Вот Высоцкий уйдёт и – не будет, уже, н и к о г о !!!
Заиграево.
1974