Еврей из Союза в Беэр-Шеве никогда не отрастит пейсы,
не облачится в чёрное сукно.
Тора, их разборки с Христом – не для него.
Атрибуты самодостаточности – часы Ролекс,
нога на ногу в ботинках от Гуччи,
четвертьфунтовая золотая печатка на пальце, -
бьёт в глаза значимостью фетиша больше для него самого.
Это видимая часть. Но, просвечивает уже что-то неуловимое
в облике, взгляде, словно невидимое тавро, водяные знаки
на банкноте,
когда листаешь семейный фотоальбом еврея оттуда…
Аура у Соломона Абрамовича из Ашдода – иная,
чем у Абрама Соломоновича из Кустаная.
Причём, изменяется у репатриантов сразу.
Вот только ступил сандалией на бетон Бэн-Гуриона,
и как будто Моисей усадил тебя на колени.
Через неделю куда-то улетучиваются тики и заикания.
Через месяц – рубцуются язвы в двенадцатиперстной кишке.
Через год – вытягиваются вены на ногах,
двадцать лет свёрнутые змейкой,
тихо переваривающей эритроциты. Чудеса!
Шимон Лазаревич надевал кипу,
когда отоваривал социальный пакет в датишном магазинчике
напротив своей двухкомнатной квартирки
на третьем этаже трёхподъездной бетонной насыпушки-наливушки.
Он обязательно надевал кипу, когда ходил голосовать за мэра города.
И, когда по вызову проходил диспансеризацию в медицинском центре.
Шимон был третий сын Лазаря Шойхмана,
бесследно сгинувшего в немецком концлагере в сорок третьем.
Отец угодил в плен где-то на Брянщине.
Дед Зямы, так он звал Шимона, слыл известным
и единственным в Кустанае евреем-резником.
Старик Давид иногда брал с собой малыша на работу
в канун Пейсаха и Хануки.
Безумно нравились Зяме ножи деда!
Особенно один – для кашерной говядины.
С наборной ручкой из слоновой кости, широким, сверкающим лезвием.
Дед правил свои ножи на немецком трофейном
офицерском ремне от Шпрингера.
Бриться можно!
Портупею ему подарил на семидесятилетие старший внук Лёва.
Выменял на станции у моряка-инвалида за три пачки Дуката
и литр самогона, выцыганив впридачу
чёрный эбонитовый вечный фонарик-жужжалку.
К слову сказать, - в большой, дружной семье Шойхманов
не придерживались кашрута.
Но старики прожили долгую и счастливую жизнь.
Первым умер Давид, поперхнувшись мацой
и успев ткнуть указательным пальцем в Зяму.
Семейство расценило этот знак, как жест дарителя.
А поскольку у деда, кроме девяти ножей и золотой коронки
на левом верхнем премоляре – больше ничего не было,
то инструменты перешли к маленькому Зяме.
Зубы деда трогать не стали.
Следом ушла баба Сима. Её хватил апоплексический удар.
Через год, усохнув до тридцать шестого размера, умерла мама.
Птенцы разлетелись из дедова гнезда, – кто куда.
Старшего забрал к себе ребе Хаим прислуживать в синагоге.
Средний подался в Питер к дяде Боре.
Говорят, стал уже неплохим художником!
Зяму забрали в Казань.
Там он закончил школу, техникум лёгкой промышленности, сельскохозяйственный институт.
Женился, прописался к тестю.
Поступил в аспирантуру,
защитил кандидатскую "дисратацию" на тему:
«Влияние разделки туши крупного рогатого скота,
с учётом миофасциальных анатомических особенностей строения животного, на удлинение сроков хранения и качество парного мяса
при заготовке мясных консервов промышленным способом».
Стал доцентом и заместителем главного редактора
столичного журнала «Всё о мясе».
На кафедре Шимона Лазаревича звали – кто «мясник», кто «шойхет».
Зяма засобирался в Израиль на гребне второй волны эмиграции.
Во время очередного брежневского сокращения штатов интеллигенции в вузах.
Путём неимоверных усилий, через Центральный Архив МО СССР
он раздобыл-таки справку о том, что его папа –
действительно был узником концлагеря.
Сборы были недолгими.
Дача на Волге, автомобиль «Москвич» - достались дочери. Двадцативосьмилетняя девица –
наотрез отказалась покинуть Казань.
Чета Шойхманов отбыла в Израиль с десятью тысячами
честно накопленных долларов, практически без багажа.
Ножи свои Зяма задекларировал, как фамильные реликвии
начала девятнадцатого века.
Справку выправил у Изи Кушнера, двоюродного племянника жены,
заместителя заведующего отделом исторического музея.
Заплатил на таможне приличную пошлину.
Дедовским ремнём он подпоясал вельветовые штаны в крупный рубчик.
Три года мытарств по друзьям, наконец –
двухкомнатная квартира по «социальной ипотеке»
за умеренную машканду. Полы и стены квартиры вагонного типа
Зяма переделывал сам.
Кандидаты сельскохозяйственных наук в Израиле,
почему-то, - никому не нужны.
Однако, пригодилась практическая часть диссертации и навыки ремесла, унаследованные от деда.
Резником Зяма не стал, но умудрился устроиться на продовольственный рынок.
Три года лихо орудовал дедовскими инструментами в мясном кашерном ряду,
восхищая покупателей своим мастерством.
Купил подержанный Гольф ярко-красного цвета, горку и цветной телевизор.
Жизнь наладилась! Пока не случилось несчастье.
Был Пейсах, и раввин местной синагоги,
баллотировавшийся в вице-мэры города,
заказал своему помощнику телячью вырезку к обеду.
Зяму застали в подсобке за правкой любимого ножа с костяной ручкой
на натянутом ремне.
Причём, один конец Зяма зацепил серой чешуйчатой пряжкой
за гвоздь в косяке двери, сняв предварительно, и уложив на пол,
загаженный окурками, мезузу хозяина лавки.
Другой же конец ремня – намотал на своё полиартритное запястье.
В правой руке нож.
Движения ловкие, но грациозные. Ну, прямо – цирюльник-дирижёр! Загляденье!
Однако, дотошный помощник раввина был, мягко говоря, обескуражен.
«Как Вы посмели снять чужую мезузу?
И что это за приспособление??
Дайте-ка взглянуть…».
Сдёрнув ремень с крепища мезузы, приподняв очки на лоб,
он прочитал тиснение под пряжкой:
«Берлин, Шпрингер и сыновья, 1941 год…».
«Негодяй!! Это же фашистский ремень!! Свиная кожа!!!...Ножом для кашера!!!».
На Зяму повесили многое.
Припомнили и странную внезапную сыпь на лице
у артиста Фрумкеля после домашнего ужина.
Боря вспомнил, что ел пирожки с говяжьей печёнкой,
купленной на прошлой неделе у Зямы.
И бурное несварение желудка у дочери мэра после пикника
с копчёными отбивными из той же лавки…
Но это – полбеды. Курьёз просочился в прессу.
Шойхмана обвинили в замаскированном антисемитизме,
изощрённом издевательстве над религиозными
канонами и традициями коренного населения,
двойном шпионаже - в пользу штази и КГБ…
На очередном собеседовании в местном бюро по делам репатриантов –
с Зямой случился сердечный приступ.
Спасти его не смогли.
Или – не захотели.
______________________________________________________
Шойхет – кашерный резник (иврит)