Пилили старую берёзу
на Благовещенье, в апреле:
мол, накреняется опасно
и по стволу бежит разлом.
О том высокое решенье
всей жилкомхозовской артелью
скрепили подписью-печатью
за полированным столом.
И ствол опутали цепями,
потом подвесили на крючьях,
и автокран, гудя натужно,
стрелу нацелил в облака,
и мерзко завизжали пилы,
зубастые, с повадкой сучьей,
и груды розовых опилок
легли безвольно по бокам.
А пень не знал, что он – обрубок,
что он лишён ветвей и листьев,
он всё качал из почвы воду
неделю, две и даже три.
А мимо проходили люди,
несли сочувствие на лицах,
и внучка теребила бабку:
«Берёзка плачет, посмотри!»
И вскоре пень в потёках сока
похож стал на свечной огарок,
что еле светит, еле греет,
что тлеет из последних сил,
и лужа животворной влаги
прельстила голубей и галок
и стала местом водопоя
и радости для малых сих.
Сверкают радужные капли,
гудят берёзовые жилы,
и плачет пень, о чём не знает,
и смертью попирает смерть,
пьяны от ярой браги птицы,
и корни в недрах полуживы,
и жарит годовые кольца
светила огненная медь.
05.05.08