Целовались ивы у пруда.
Плакала у ивьих ног цыганка.
И? плескаясь, пела ей вода,
Черноглазой, вставшей спозаранку.
Как от первой до последних звезд
В полевой росе она бродила,
Как она просила у берез
За того, которого любила:
«Зазвените у его крыльца,
Вы, мои чудесные мониста!
Надорвите соловьи сердца,
Чую, будет ночь длинна и мглиста…
Заслоните кружевом рябин
Прелести надменных лун – красавиц,
Пусть он не любуется один
На нескромный лебединый танец».
У пригорка выбилась из сил
И уснула на лесной осоке,
Слушая, как трепету осин
Жалуется ветер одинокий.
Только оборвал несладкий сон
Путника напев неторопливый.
Засмеялся ветер-пустозвон,
Косами земли коснулись ивы.
Кошкою дорогу перешла.
Волосы черны, как омут ночи.
Взглядом, улыбнувшись, обожгла:
«Погадаю, милый, коли хочешь!»
Вздрогнул – звон браслетов ледяных
Загорелых рук его коснулся.
И в лесу за иглами сосны
Старый мрак зловеще шевельнулся.
«Как твоя голубка далека! –
Путь за перекрестками ладоней.
Отчего же, утонув в шелках,
Сердце ее в радости не тонет?
Ах, ее задумчивых ресниц
Озорна и сероглаза нежность.
Да подобна голоду волчиц
Осени простая неизбежность!
Ты себя раздаришь нипочем,
А она гроша вернуть не сможет.
Для кого ж ты, милый дурачок,
Крылья свои раньше срока сложишь?»
Засмеялся звонко: «Может быть,
И себе, воровка, погадаешь,
Стоит ли у полночи просить
Соловьев, которых не поймаешь?
На камнях, не на его груди
Целовать ручьи, а не ладони?..»
Вспыхнула цыганка – «Уходи!
Ты свою красавицу догонишь.
Милый, да на веру не бери
Слов цыганских, вдруг они лукавы?
Если сердцу дарится – дари.
Каждому, видать, своя отрава.»
Целовались ивы у пруда.
Улыбалась на закат цыганка.
И плескаясь, пела ей вода,
Черноглазой, вставшей спозаранку.
Февраль 2001