одною стало женщиной меньше,
трепещет жалость,
уйду в трещины,
забуду.
дубовых монеток добудет
осенний колющий дождь.
ждёт и жжётся порожняком вышколеный нож.
вот тут ровно рвётся.
двуличия мания,
подол у савана ткётся,
словами: "я весела, мне не ймётся,я не ймусь,
чтобы все поняли, как одиноко бывает ждать самоё себя"
из семи одну проживу и попрусь,
валенком повалюсь,
домиком карточным, губы кривя,
разумом не отдавая последний вдох, но уходя.
Лох, ты, последний лох,
плоха у холопа даже хула...
пей до тла,
ешь до сна,
и в саван давай, родная.
я знаю. я в такие же игры играю и рыдаю дарами
Ирода.
до дури, до пены, до дыр его
заруби в сердце,
как мякушкой талый пломбир на коленке,
на юбке с нетленным пятном,
тоннами веры в дверцу,
в пальто и в окно босиком.
тяжкий ком, сглатываешь и глазами заматываешь,
холодом дышишь, капельками под веками останавливаешь,
шьёшь себе Шиву и бархатный шов паршивый
на душе.
на подоле карман-клише,
на износ говорить "пришей! пришей
мне новый!"
я не убью себя, я и так хреновый...