«Если в жизни ни разу друзей не предал,
Значит, нужные книжки ты в детстве читал»,
Ты чуть-чуть одинокий, чуть-чуть холостой,
И немного простыл, возвращаясь домой.
Есть любимая чашка и клетчатый плед,
Только свежей и праздничной музыки нет.
Ты не любишь измену, не любишь лжецов,
Пошлых женщин, портвейна, скрипучих замков.
Ты не можешь отчаянно быть по лицу,
Так что б стало понятно «кто прав» подлецу.
Что попало поесть, с кем попало поспать -
То же, вроде, не в кайф, то же, вроде, не в сласть.
Ты живешь в своем ритме – работа, кино,
Иногда - по подругам, но тем все равно,
Что за рифма горчит у тебя на груди,
Что за песни в мозгу, что за цель впереди.
А потом, задремав со случайной женой,
Заскулишь от тоски по далекой другой
Для которой в мороз хрипло песни кричал,
И которую выкрал разбойник вокзал.
Ты не любишь общественных бань и метро,
Жадных копов, «Спартак» и плохое вино,
Ненавидишь похмельный базар и братков,
Улыбаешься, вспомнив в тельняшках митьков.
Любишь стильно поесть, любишь крепко поспать,
Взяв аккорд и перо, пару строк набросать.
Ты нормальный мужик, но не в этой стране,
Ты не сможешь лопатой копаться в дерьме.
Эх! А если б в Париж!!! Да купить круасан,
Взять с шампанским бокал, да присесть на диван.
И смотреть на Наоми, весенний показ,
И купить ей колье, и оформить заказ
Голубому портному с прикольной косой,
На костюмчик нарядный с моднейшей тесьмой…
Эх… вернувшись на кухню с подертой плитой,
Ставишь штопаный чайник в квартире чужой.
Спишь тревожно, хоть вроде бы все хорошо –
Белый хлеб, поллитровка, икорка еще.
Иногда выпиваешь стопарь дорогой,
Закусивши лимоном, даешь чаевой.
Не богатый, но можешь позволить пожить,
И подружку «Мартини» в кафе угостить.
Ощущаешь движение ветра и сны,
Видишь странные краски и странные дни.
Золотые вершины и женщину-вамп,
Вроде ты как простреленный в грудь дуэлянт.
И лежишь на траве, закативши глаза,
На пиджак адъютанта скатилась слеза.
И сломав можевельник и вымазав крам,
Подбежала к тебе одна с Питерских дам.
Ну а ты, прикрывая простреленный бок,
Шепчешь искренный бред, дашь последний зарок.
Что любил, мол, одну, за нее и погиб,
А домой донесет осетинец-старик,
Что его подобрал среди камня и скал,
Он за это по жизни не раз выручал.
А она, побледнев, видя крови ручей,
Все поймет и спасет, громко кликнет людей,
И в морозную ночку на тройке в пургу,
Повезет к докторам сквозь дурную тайгу…
Эх… вернувшись на кухню с подертой плитой,
Ставишь штопаный чайник в квартире чужой.
Плачет дяденька Стинг третий час в уголку,
И китайский звонок пригвожден к потолку.
Греясь в ванной от холода бывших девиц,
Смоешь пальцев следы со своих ягодиц.
Всюду водка, и кислых следы помидор,
А тебе бы взлететь в вышину синих гор,
И оттуда свалившись в красивом «пике»,
Отдохнуть у воды и пройтись налегке.
Ты худой и уставший немного от дней,
По планете твоих раскидало друзей.
И звонят в Новый Год, раз в июне, потом -
Когда снова свалился в больницу пластом.
А вокруг котлован одиноких картин,
Много женщин, домашних собак и мужчин.
Спят, читают, и ждут от судьбы два рубля,
Что б без выпивки вечер не умер зазря.
У пивного ларька парни слюнят карпа,
Ты для них как чужой – ни привет, ни пока.
Ты прочел про «Пикник», про отцов и детей,
Знаешь пару стихов от хороших людей.
Очень любишь театр, и в нем с головой
Жил бы вечно, играя красивую роль.
Взяв в ладонь черепок, ты задал бы вопрос,
Что б лежачих у всех не осталось волос.
Что бы даже галерка, вздохнув «вот артист»
На последнем стихе громко хлопала бис
Ты мечтаешь сыграть даму в возрасте, блин,
В доме, полном потертых голландских картин,
С морем синим, соленым и горьким чертовски,
Как увидел в похмельном бреду Айвазовский...
Эх… вернувшись на кухню с подертой плитой,
Ставишь штопаный чайник в квартире чужой.
Вроде жил, вроде пел, обнажая натуру,
Оказалось, любил откровенную дуру,
И что страшно – она не являлась единой,
Среди тех, кто ласкал твою белую спину.
Бросив сыр на батон, разливая заварку,
Ты, задумавшись, вымажешь скатерть хозяйке.
А потом убежав на воскресный Хрещатик
Бросишь нищему крест, побредешь как лунатик
Мимо ярких витрин и крутых магазинов,
Мимо клоуна, бывшего в детстве мужчиной,
Мимо джаза и мимо смешных «караоке»,
Ты накормишь с ладони большую сороку,
А еще голубей, воробьев и синичку –
Так как ты – Человек, а они - только птички.
И присев на углу у двери Главпочтамта,
Рассмешишь двух толстух, покупающих лампу
С модной надписью «Филипс», на модной коробке,
А потом прошуршишь за смазливой девчонкой.
А вернувшись домой, подуставший, голодный,
Ты отрежешь телятины кусень дородный.
Ты заваришь зеленого крепкого яду
И подумаешь: «...на хрен вот это все надо.
Ну, зачем мне, волчаре, такая подружка,
Почему я к друзьям не хожу на пирушки,
И зачем я болею в сезон регулярно,
За какие грехи, за какие деянья».
Наберешь телефон и пошепчешься с братом,
И подкинешь деньжат, если младшему надо.
Значит ты не один в этой бешеной гонке,
Кто-то близкий живет в недалекой сторонке.
Ты нормальный! Ты лучший! И на фиг всех теток!
К черту, или, куда там еще, эту водку!
«Если в жизни ни разу друзей не предал,
Значит, нужные книжки ты в детстве читал...»
26.10.2000, 18.14