Он носил ей букеты охапками, делал подарки,
Всё, что было и будет лишь с нею он прочно связал,
А она говорила: "И как тебе денег не жалко?",
И всерьёз полагала, что он без неё бы пропал.
Он водил её в парк, руки мыл ей лучами рассвета,
Он читал ей Шекспира и оды лишь ей посвящал,
А она говорила: "
Спасибо, конечно, но это
как-то так далеко... Мне начальник зарплату поднЯл!"
Он любил в лунном свете, наощупь, писать её тело,
И гулять обажал босиком в летний ласковый дождь,
А она возмущалась, твердила: "Опять заболела!
Вроде взрослый мужик, а себя как ребёнок ведёшь!"
Было им тяжело. Иногда, было невыносимо.
Иногда, в пылу ссор, он, казалось, сжигал все мосты,
Но всегда возвращался. Она его очень любила.
Он любил её очень. Любовь выливал на холсты.
Время шло. Каждой жизни отмерен конец и начало.
Время шло. День настал, скорбной нитью опутал их мир.
Час пришёл. Миг застыл. И она его, вдруг, потеряла.
Небо стало пустым. Боль съедала. У боли был пир.
И теперь лишь она каждый день приносила букеты,
И шептала ночами, в бреду, то, что он написал,
Каждый день умывалась сама светом чистых рассветов,
И читала Шекспира, как он ей когда-то читал.
В летний дождь каждый раз выходила босая, рыдала
И кляла свою сухость и твёрдость, давала обет.
Лишь
теперь она всё, она всё про него понимала,
Лишь теперь, когда поздно, когда оправдания нет!
Мы, порой, далеки друг от друга так страшно и сильно,
Под одним одеялом, на разных почти полюсах,
Что бывает так трудно, бывает так невыносимо,
Что мечтаешь разжать бы вот руки и высыпать прах!!
Кто-то слишком беспечен, а кто-то ужасно серьёзен,
И романтик с прагматиком, будто бы с разных планет,
Жить друг другом пытайтесь, учитесь. Потом будет поздно.
Слишком поздно. И всё. Навсегда. Оправдания нет.