- Ты смеешься, я рад…
- Просто солнце…Соседи скандалят…
Эта боль. Первый раз…Эта осень…
- Что ты? Март, червоточины в снеге…
- Я об осени, снилось, чьи-то руки…Запретно и жарко…
- Помню, маленьким был, ждал январских подарков…
- Эта боль, я всё знала заранее
- Эти слёзы как утро , как рана, как раннее
Необжитое, нужное знание…
- За полгода предчувствовать руки твои,
Сухость губ, снегирей…
- Снегири, я не видел их тысячу лет,
Может больше…
- Ах, нет, в ноябре, ты не видел?
Ах, нет, этот сон был моим…
- Нет, он наш, просто я проглядел.
Всё работа, друзья, столько лет, столько зим…
А за стенкою мир, слышишь, шум прекратился?
- А за стенкою пир, ты до света молился…
- Что, молился? Молился. О нежном, и глупом,
О портьере, о небе, с весною промозглой,
Под старым тулупом, на солнце, нацелив, стрелы коленей…
- Ах, ноябрь, тоска и стыд,
И стыд кромешный вожделенья.
- Нет, ноябрь, счастливое озаренье,
И парк, и боярышник мёрзлый, у ржавых ворот,
И мёртвый клоун-карусель,
Облезлый кот, на лебеди-скамье,
Сидит, как на добыче браконьер.
- Нет, всё не так. Тоска и страх.
Боярышник. Как ноют зубы, от каши терпкой.
И осень желтая, замёрзшей девкой,
На карусели, и на лебеде-скамье,
Протягивает красными руками, мне, кошку.
Нет, не мне, другой, той сном измученной,
И изумлённой. Пропавшей, умершей,
И только что рождённой.
Понявшей грязь и низость матерей.
Понявшей святость мамы..
Стая снегирей..
- Да, стаял первый снег, последние листы,
И лес, и изморозь, и ты…