Поутру и как-то разом
тополиный пух созрел,
своего дождался часа,
оторвался, полетел.
Вьётся, вьётся хаотично,
приземляясь на авось.
Сотни улочек столичных
им пропитаны насквозь.
Он берёт в полон проспекты,
закоулки, тупики.
Он в трамваях, в кабинетах,
на поверхности реки.
Возлежит огнеопасно
он в безветренном дворе.
И осмелился (напрасно!)
завестись в моей ноздре.