После сложного и бесконечно долгого рабочего дня она переступила порог родного дома и только тут поняла, как устала. Предвкушая отдых и покой, повесила на крючок сумочку, скинула туфли-лодочки. Пятки блаженно утонули в мягком ворсе ковра, и... рядом, на полочке, застрекотал телефон.
– Да.
¬– Я хочу вам сказать... Я просто хочу вам сказать... – на другом конце провода захлюпали и пьяно заплакали.
– Девушка, я вас слушаю.
В ответ – всхлипы и, приглушаемые, видимо, кулачком, рыдания.
– Что с вами? Я могу вам помочь? Вы куда звоните? Кому?
– Вам. Я вас знаю. Я о вас всё-всё знаю. Я вас видела... в телевизоре.
– И?
– Хочу сказать... Я люблю вас! Вот, тут сижу с вашей книжкой… Он мне подарил... читаю... и реву. Я люблю вас! Слышите? Вы такая... такая... Вы... А он козёл!Ненавижу его! Не-на-ви-жу, козёл он, ко-зёл!
– Девушка, успокойтесь. Чем вам помочь?
– А вы знаете, кто я?
– Догадываюсь.
– И кто же?
– Одна из девочек моего мужа. Как вас зовут?
– Не скажу.
– Вы, видимо, Анжелика.
– Нет.
– Значит, Тома или Светик...
– Нет. Я... Вы меня не знаете. Лена я...
Она плохо помнила, как приехал муж, как, накрывая стол, ничего не слышала, но кивала его каким-то весёлым репликам, как после ужина смотрели телерепортаж с футбольного чемпионата.
Она знала, что надо выйти в сад, в самом дальнем углу упасть под старую, корявую яблоню и выораться в землю – до изнеможения, до полной опустошённости. Потом, закрывшись в горячей бане, выхлестаться сосновыми лапками, смыть берёзовым отваром невидимую грязь, которую с невыносимым отвращением чувствовала на себе. Но впервые на это не было сил.
Задремала лишь к утру, и ей приснился стих про китайское долготерпение, которое иссякло, и даже на самом донышке души уже невозможно наскрести последнее... сто второе прощение.