Сейчас для меня Искусство - громадная часть мира. Это сейчас. Когда это возникло? Отчего?
Я всегда рисовал физиономии моих одноклассников на уроках, просто от нечего делать, как играл в морской бой, писал криптограммы или сочинял кроссворды. До сих пор рисую своих партнеров на разных ученых советах. Но никаких способностей к художеству у меня как не было, так и нет. Это точно. К моему сожалению.
Во времена моей юности было очень мало художественных альбомов. Это сейчас - на каждом шагу. Но моя мама находила их для меня. Мама повела меня однажды в художественный музей. Мне было тогда лет одиннадцать. Я помню этот поход, но - никакого впечатления не осталось. Я, конечно, разочаровал маму.
Тогда, наверное, было еще рано.
Но альбомы все-таки стояли в книжном шкафу... Иногда я заглядывал в них. Дольше всего я рассматривал "Незнакомку" Крамского. Черноволосая красавица в шубке, немного надменная... Не думаю, что сознавал, почему меня привлекала эта картина. Но ничего более откровенно ЖЕНСКОГО в альбомах советского времени, конечно, не было...
Мне было пятнадцать. Я отправился в художественный музей по собственной инициативе. Не в поисках женских лиц на картинах, скорее всего с умозрительной целью быть осведомленным в художествах, что ли. Но увидел "Корсаров" Семирадского. С обнаженной женской фигурой в центре картины. Пленница. Она - спиной ко мне, вокруг - противно ухмыляющиеся лица гнусных пиратов. Я хотел защитить ее. Скорее всего, я не понимал еще, что означают мерзкие ухмылки, но я их ненавидел - и ухмылки, и пиратов. Я хотел спасти ее. Еще не для себя... Тогда в Харьковском музее я впервые почувствовал притяжение женского тела. И тоже впервые - ненависть к тем, кто хочет сделать что-то плохое женщине. Семирадский показал мне Женщину. Желанную и беззащитную. И ее тиранов. И моих соперников... И сейчас картины Семирадского во всех музеях имеют для меня особый смысл. "Танец между сабель" в Третьяковке, "Фрина на празднике Посейдона" в Русском Музее. Всегда центр - изумительная женская фигура. И – жертвенная. Я понимаю теперь, это композиционно - эмоциональный стиль Семирадского. Но сегодня я понимаю еще и то, что прекрасная женщина в центре живописного повествования - это Прекрасная Женщина в центре мироощущения Художника. Семирадский сделал мне пожизненную инъекцию восхищения женским телом. И этим одновременно открыл для меня живопись. Мое восхищение Женщиной началось с "Корсаров" Семирадского.
Вот что такое живопись - для пятнадцатилетнего ПОСЕТИТЕЛЯ МУЗЕЯ. В мои одиннадцать, это было еще рано.
Меня хотели научить музыке. Я знаю сотню историй о попытках сделать отпрысков еврейских семейств музыкантами. Вот еще одна.
Весь папин род был музыкален. Никто не знал нот, но все играли на любом инструменте, который оказывался под рукой: на пианино, на скрипке, даже на флейте. Младший брат отца, вернувшись с войны, научился нотной грамоте и играл на скрипке уже по нотам. Для себя и домашних, конечно. Он так жаждал музыки, что даже в жены взял музыкантшу. А мой папа иногда садился за пианино и мелодично наигрывал что-то, импровизации, как я понимаю сейчас. Он мог подобрать все что угодно. Я любил слушать его.
Но никто не сомневался: музыкальные гены достались мне от мамы: мамина родня вряд ли смогла бы напеть "Чижик - пыжик", даже хором. Мои родители считали, однако, что обучить меня музыке необходимо.
Мне было тогда девять, и папа как-то вечером повел меня к Зороховичу, основателю и директору, кажется, единственной в сорок шестом году в Харькове музыкальной школы.
Большой лысо-рыжий дядька сел за большой рояль на сцене в большом и пустом зале. Положил руки на клавиатуру, посмотрел на моего папу и что-то сыграл - минутку, не больше. Артистично сбросил руки вниз. Помолчал. "Ну!"- говорит. Не поняли ни я, ни папа... "Ну, - говорит, - спой!" Стало очевидно: это ко мне. "Иди сюда!" Я поднялся на сцену. "Пой!" Это и был мой дебют. Я видел лицо Зороховича, мне было его жалко. Маэстро справился с собой и снова сыграл. Что-то бравурное. "Такт!" - скомандовал. Я попытался спеть, но Зорохович умоляюще замахал длинными и рыжими руками: "Нет! Ладошками!" - Я поаплодировал самому себе: какой-никакой, а все-таки успех! "Ритм есть, слуха нет!" - профессионально констатировал Зорохович.
С этим диагнозом я живу до сих пор. Слух со временем у меня, кажется, прорезался. Я так и не знаю нот, но как и папа, могу подобрать любую песенку и даже мой любимый концерт Мендельсона... Но ритм! - ритм у меня от Зороховича, это надежно, этого у меня не отнять.
"Приводите в понедельник". Меня привели, и я учился музыке целых пять месяцев. Учительница, устойчиво источавшая изысканные ароматы неопрятности, с ума сходила от моего музыкального арования. "Кошкин!!! Умоляю!!!" - и я уходил с урока досрочно и с достоинством. К концу сезона в моем репертуаре надежно закрепились две классические пьесы: "Жили у бабуси два веселых гуси" (автора уже не помню) и "Где же ты моя, Сулико" - грузинские мотивы были модны в то время. Моя душистая учительница даже не подозревала, что оба шлягера я играл на слух: читать ноты я так и не научился. Мои способности не остались незамеченными и музыкальной общественностью: в апрельском номере стенной газеты появилась первое упоминание моего имени в печати: "Вовочке Кошкину родители сделали подарок к Празднику Первого Мая: они забрали его из музыкальной школы".
Мне было четырнадцать или пятнадцать. Поздняя весна. Был в кино. Прихожу домой. Открываю пианино - и сразу, за несколько минут подбираю мелодию, которую только что услышал.
Много лет прошло после той поздней весны. Когда мне очень хорошо и когда мне очень плохо, я сажусь за пианино и импровизирую. Это дает мне успокоение. Вот что такое для меня музыка сейчас.
А тогда, наверное, было еще рано.
Я пишу стихи. Даже издаю их. А раньше, в юности, я был уверен, что все, кто выражает восторг по поводу поэзии, лицемерят, снобствуют, хотят продемонстрировать нечто такое, чего на самом деле не ощущают. Это убеждение я сохранял до восемнадцати лет.
Было еще рано, наверное.
Мой дядя, младший брат мамы, учитель литературы, литературный критик в свое время, подарил мне книжку стихов Иосифа Уткина. Я еще даже не влюблялся серьезно, но что-то уже бродило во мне, конечно. Уткин стал моей первой любовью, еще до настоящей любви. Я вдруг увидел, что стихи говорят мне то, что ощущаю я, именно я сам, но я не умею, не могу сформулировать ЭТО даже для себя. Уткин стал моим собеседником. Единственным в своем роде, кто ОТКРОВЕННО рассказывал мне о своем личном. Он делил со мною свою жизнь. Я - тоже. Откровенность вызывает откровенность. Откровенность между двумя людьми - это дружба. Уткин стал мне другом. Я и сейчас благодарен ему за дружбу, которой он меня удостоил. Для меня - позднее - откровенность стала одним из самых главных компонентов и в любви. Этому научили меня разговоры со старшим моим другом Иосифом Уткиным.
Вот что такое Поэзия. Для меня. Теперь.
А тогда, в восемнадцать, было еще рано.
ЕЩЕ РАНО! Когда просыпается в нас желание искусства? Кто или что открывает нам глаза? Когда прозревают котята? Да все ли прозревают? Когда мы начинаем видеть и желать КРАСОТУ?
Красота возникает тогда только, когда мы начинаем чувствовать притяжение к другому полу. Прекрасное - сексуально.
Притяжение любви и притяжение искусства - две ветки одного корня. Иногда одна из них засыхает, не развившись. Иногда они конкурируют: любовь мешает искусству, а искусство любви. В этих строчках я обобщаю слово "искусство". Это не только живопись или поэзия. Это любое творчество - в науках, в инженерии ли, в компьютерном ли деле... Счастливый любовник и счастливый творец - редчайшее сочетание. Тогда рождается светлый гений. Как Александр Пушкин, Огюст Роден, Виктор Гюго, Нильс Бор, или Феликс Мендельсон ...
Судьбы гениев почти всегда трагичны. Сочетать счастье с любимыми женщинами и с любимыми искусствами обычно не удается. Но стремление к ним рождается одновременно.
В раннем отрочестве мы еще не понимаем, что ЭТО, но уже чувствуем ЕГО. И в нас рождаются фантазии, миражи, мечты, еще неосознанные желания. Несформулированные, невысказанные, скрытые, непонятые... Здесь рождается искусство и тяга к нему, непонятно - желанному и манящему. Здесь рождается личность. Уже навсегда. Или не рождается. Уже навсегда.
Счастлив тот мужчина, для которого Женщина осталась как и в юности, прекрасной мечтой, скольких бы женщин он ни познал в своей жизни. Счастлива та женщина, для которой образ нереально прекрасного Принца из девичьих снов, сохранился навсегда, скольких бы мужчин она ни одарила своей любовью.
Искусство есть Любовь.
А тогда было еще рано...
Никогда не поздно, пока мы еще в силах поверить.