Фантасмагория
Заточённый на маленький остров,
Он вдыхает зефирный эфир
И, усевшись под Окнами РОСТА,
Он играет с туземцами в мир.
Удручённый Афганской войной,
«Комсомольскую правду» читает
И ногою босою пихает
Надоедливый гребень морской.
Утро
Отрывок
Собор смеялся куполами
И дюжиной колоколов,
Играя алыми лучами
На лицах заспанных домов.
Зевало солнце над бульваром
И, нежась в чистых небесах,
Тянулось к мокрым тротуарам
Рукой в сверкающих перстнях…
Праздношатающийся
…Он немедленно тронулся
по светящейся дороге… вверх прямо к луне.
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Я сегодня – бездельник.
Я сегодня шатаюсь
По городу бестолковому.
Под тяжестью небес
Мои позвонки худосочные
Ломаются, как сухарики,
И тучи – без капельки жалости –
Склоняют к сугробам меня.
А вихри промозглые, вьюжные,
Мне рот и глаза забиваючи
Снежинками восьмиугольными,
Рвут мою куртку с плеч.
И белый мой шарф развивается,
Как белый флаг поражения,
Грозя зацепиться за что-нибудь
И, как удав, задушить.
Иду под столбами фонарными,
Иду меж домами угрюмыми,
Закутавшись и захлопнувшись,
Как только умел и смог.
Иду, весь позёмкой охваченный,
И видится мне, горемычному,
Что это не путь, разукрашенный
В цвета из палитры зимы,
А что это лунная-млечная
Дорога по космосу чёрному,
Ведущая прямо к распятию –
К нетленному телу Христа.
И в драных кроссовках по лунному
Пути поднимусь я к распятию
И рухну в рыданиях радостных
К подножью святого креста.
И я отогреюсь, юродивый,
Нездешним негаснущим пламенем,
Которое сердце Иисусово
Рождает из самых глубин.
И буду я, праздногуляющий,
Иисусову кровь отираючи
И гвозди из стоп вынимаючи,
Молиться на город ночной.
И звёздами будут нетающе
Сиять в чёрной яме космической –
В молчащем пристыженно городе
Дорожные фонари.
А я, весь разбитый, юродивый,
Замёрзну в сугробе каком-нибудь
С Писанием в курточке продранной,
С улыбкой на белых губах.
Русская антиутопия
Отравлен хлеб, и воздух выпит…
О. Мандельштам.
Гуляет ветер своевольный,
Взметая охровый песок.
Мир полон новостью крамольной:
Скончался русский мужичок!
На запустелых нивах чёрный
Под ветром кланяется злак,
А на вонючей куче сорной
Грызутся скопища собак.
Плывут туманами седыми
Дымки над вымершим селом,
И смотрит ставнями слепыми
На мир бездомный всякий дом.
А на холме, как змей трёхглавый,
Собор заброшенный стоит,
И ветер – скорбный и шершавый –
В прорехах купола гудит.
Отравлен воздух дымом серным,
Валящим из фабричных труб,
А в небе тучей непомерной
Навек застыл мужичий труп.
Согласно строгому безмолвью –
Напевов птичьих не слыхать.
И лишь вороньему сословью
Не стыдно весело кричать.
Ноктюрн
Давай всё бросим и немедленно
Уедем в глушь куда-нибудь,
Где б нам пожить – не так, как велено,
А как придется, хоть чуть-чуть.
Чугункою – в деревню дальнюю,
Где не бывает суеты,
Где проведём мы ночь пасхальную
Средь первородной красоты.
В избе просторной поселянина,
Благословляя щедрый кров,
Читать мы будем Северянина
Под сенью тихих вечеров.
А за окном громадой пенною,
Дивясь и радуясь весне,
С улыбкой вишни откровенные
Томиться будут, как во сне.
В ненастье мы за круглым столиком
Расправим карты в веера...
Да, провести бы в этом домике
Всю жизнь, как эти вечера...
Хандра
Осеннее солнце листву подожгло,
Стеклянно застыла вода.
На месяц почти задержалось тепло,
Но скоро придут холода.
На землю промозглые хлынут дожди.
Подуют седые ветра.
Листва догорит и с ветвей облетит.
Душой овладеет хандра.
Лиловое пламя ночных фонарей
Придаст что-то мёртвое мгле.
Покроются медью зигзаги ветвей.
Туман станет гуще, белей…
День станет печальней, тоскливее – ночь.
Рука не коснётся пера.
Ничто не поможет хандру превозмочь,
Всесильною станет хандра!
Луч солнца однажды сквозь туч пелену
Заглянет в мою конуру,
И я, словно узник – тюрьму, прокляну
И осень, и мрак, и хандру!
Чтоб ясно представить грядущие дни,
Не надо большого ума.
Но как мне уже ненавистны они:
И ливни, и холод, и тьма!
Их неотвратимость меня так страшит,
Что хочется в голос орать!
И я уже чую, как в недрах души
Моей шевельнулась хандра…
«Песня» Юхана Лийва
Перевод с эстонского
В поле вьюжит. Я скучаю
И со скуки не спеша
Тихо песню напеваю,
Как болит моя душа.
В поле вьюжит. Я тоскую.
Песня льётся, как река,
В ту сторонку роковую,
Где живёт моя тоска.
В поле вьюжит. Я страдаю,
Как на дальнем берегу.
И сквозь вьюгу различаю
Яму чёрную в снегу.
В мой дом. Из Жака Превера
Перевод с французского
Вы войдётё в мой дом…
Впрочем, нет, он не мой,
Я не знаю, чей он, кто в нём жил до меня.
Я пришёл сюда раз – просто так –
Ни души.
Только перцы алели на белой стене.
Я остался надолго в его пустоте,
Но никто не пришёл,
Хотя я каждый день
Вас так преданно ждал…
Из Жака Бреля. Фрагмент
Перевод с французского
Я взял бы
В глазах у друга
Всё самое доброе,
Самое нежное,
То, что видишь всего два-три раза в жизни,
То, что сближает нас...
Идиот
Seulement les pimans rouges accrochaient au mur blanc.
J. Prevert;
Князь Мышкин умер во сне.
Д.С. Мережковский
Он умер во сне,
И никто не заметил,
Как вдруг, беспричинно
Он умер во сне.
Была тишина,
День был нежен и светел.
Только перцы алели на белой стене.
Дурак
На тему «Двух гусар» Л.Н. Толстого
На даму треф – бубновый туз.
Тихонько: «Ваша карта бита...»
– Оставь! Я, право, не боюсь!
– Дурак, он шулер знаменитый...
И, проигравшись в пух и прах,
Повеса юный плачет с горя.
– Ну, что я говорил – дурак...
– Оставь, прошу! Не то повздорим!
Где денег взять? Я застрелюсь!
– Дурак, стреляться все умеют...
На даму треф – бубновый туз.
– Возьми и будь вперёд умнее.
Разлука
Ты далеко сейчас,
Ты занята делами.
Ребёнку шепчешь нежные слова.
Но ты со мной всегда,
И каждую минуту
Твоё тепло, твой свет, твою любовь
Я чую сердцем.
Пусть проходят дни –
Мы встретимся опять,
И радость – будет…
Мачо
Как мало надо женщинам для счастья!
Всеобщее мужское убеждение
Он был поэт – по части женских ножек
И прелестей других, конечно, тоже.
Как говорится, юбки не пропустит
И наглый глаз красотке в лиф запустит.
Он циник был… как, впрочем, все поэты,
Когда они для публики раздеты
Душой и помыслами – что за сумасбродство!..
Над женщинами чувство превосходства
В нём вызрело с годами постепенно.
Он женщин презирал так откровенно,
Что мог сказать, насытясь актом страсти:
– Как мало надо женщине для счастья!
Пурга
Ты мудрая, ты нежная,
Насмешница моя.
Блестит дорога снежная –
По ней шагаю я!
Пургой осыпан острою
Я с ног до головы.
Иду стезёй морозною
Я в сторону Москвы.
В душе моей – сумятица
И хаос – в мыслях. Сон
К глазам усталым ластится.
Но я влюблён. Влюблён!
Ты спишь уже, наверное,
Тебя ласкает ночь.
Всё дальше поступь мерная
Меня уводит прочь
От дома безмятежного,
В котором ты живёшь…
От поцелуя снежного
Опять бросает в дрожь…
Как холодно и пакостно!
Иду, мороз кляня!
И всё же думать радостно,
Что ты есть у меня –
Ты, мудрая, ты, нежная!
Судьба добра ко мне…
Иду дорогой снежною
И грежу о весне…
Бабье лето
Трава ковром лежит в изножии берёзок.
Они стоят, растрёпушки, рядком,
И с самого утра недвижный воздух
Насквозь пронизан светом и теплом.
От мокрого асфальта пар струится,
И к телу льнёт одежда горячо,
И церковь, как девчонка, в пруд глядится,
И нехотя, как мёд, река течёт.
Подобье лета – днём, а ночью – холод,
И зыбь так зябко по воде бежит!
А на заре в туманной мути город,
Как турок в серной бане, возлежит.
Хореограф
В подолах – шум шёлка.
Трескуче стучат кастаньеты,
и в лад отвечает
им чёткая дробь каблуков.
По сцене снуёт
средь танцовщиц своих Виолета –
рисунок движений намечен,
но танец ещё не готов.
Девятый десяток разменян.
Но кто бы подумал?!
Она так подвижна,
что диву даёшься. Она
любое движенье
покажет иным тугодумам
и в нескольких жестах и фразах
раскроет дух танца сполна.
Девчонки усердны.
Но с ними строга Виолета.
С испанским акцентом
она им пеняет, когда
они выполняют нечисто
свои пируэты:
«Вы молоды – значит, у вас
получаться должно без труда!..
Побольше огня!..
Вы топочете, словно коровы!..
Тут надо застыть,
а вот тут – передёрнуть плечом…
Тут штучка такая – смотрите…
Давайте всё снова!
Сейчас мы вчерне повторим,
а движенья отточим потом…»
Прыжок, поворот, гран-батман,
пасеильо, «дробушка»,
вращение кисти, халео; –
и взмах вееров…
Лишь танцем живёт
вечно юная эта старушка,
и танец её, как она –
горделиво-красив и суров.