Кибитка старого актёра
Бежала по пустой дороге,
Но не хватало разговора
И собеседника в пути.
А солнце день сжигало зноем,
Пожухли травы, и с конвоем
Шли обречённые изгоем
И крест свой на плечах несли.
Тяжёлый крест:
Их век в неволе.
Они с судьбой уже не спорят.
Им кандалами режут ноги,
До крови сжатые в тиски.
Надежды мало на галере.
Смертелен труд,
Нет места вере,
Живя, давно мертвы в том теле,
Что среди зноя дня несли.
Старик из жалости всё ж подал
Воды и хлебушка краюху,
И жадно потянулись руки,
И было счастье им минуту.
Он провожал конвой глазами,
Хлестнув лошадку
Больно плетью,
Спросил себя:
"Где встретить правду,
Кто вразумительно ответит?"
Плелась лошадка,
Шаг за шагом,
Жильё, учуяв, побежала,
И в предвкушении ночлега,
Лишь об овсе уже мечтала.
Их встретил двор,
Он постоялый,
Приют и юных, и бывалых,
Хозяин вышел в куртке старой,
И пригласил актёра в дом.
Девчушка быстро подбежала,
Кибитку ставить помогала,
И напоив коня, на совесть,
Мечту исполнила овсом.
Открылась дверь,
Актёр увидел,
Как полумрак, свечой ранимый,
Дрожит, пугаясь и предвидя,
Опасность пламени с огнём.
Готовый стол,
Хозяйка рядом.
Тепло встречает, точно зная,
Что будет, щедро и по праву,
За доброту награждена.
Доплатят ей за суетливость,
И за глаза,
За их игривость,
За то, что вовремя наполнит
Вином стакан,
И за болтливость,
Она забыла про стыдливость,
Любя упругость кошелька.
Девчушка следом забежала,
Прелестно чистое созданье,
Да вот беда - глухонемая,
С пелёнок смотрит и молчит.
Хорош ночлег,
Не плох хозяин,
Актёр, в стаканы подливая,
Зовёт хозяйку,
Вместе с мужем,
Сей поздний ужин разделить.
Дитё сама себе мычит,
И у огня играет с кошкой.
Мужчины выпили немножко,
И началась из слов окрошка,
Что ждёт их завтра, за окошком,
И чем душа, томясь, болит.
Вдруг тихий стук,
И дверь открылась,
Лучистых глаз любовь пролилась,
А на пороге появился монах.
Вошёл и стал,
Смиренно замер,
Дверь приоткрытую оставил,
Сказав: "Да будет мир, друг, с вами". -
Хозяин: "Здравствуй, коль вошёл".
Его неловко пригласили,
За стол, у края, посадили,
Налили, кушать предложили,
И в разговоре позабыли,
Что над едой склонился он.
Хозяин спорил, явно спившись:
"Уж коли, ты в хлеву родишься,
То как бы в люди не стремился,
А в царский терем не войдешь.
Живёшь, считая скудный грош.
Года пожнешь
И старость в двери,
Смеясь, незвано постучится,
Раз в бедности судьба родиться,
Хвала, коль нищим не помрешь.
Отдал бы вот дочурку замуж,
Да кто возьмёт глухонемую?!
Седины не утешит радость,
В ночи молю судьбу иную.
Да нам ли, смертным,
Видеть правду,
Богатых к правде ближе двери,
В неправоту ведут ступени
Простолюдина на земле”.
Монах поднялся,
Речь замолкла,
И подошёл, склоняясь, к ребёнку,
Подняв прекрасную головку,
Взглянул в счастливые глаза.
«Хозяин, я давно без денег,
Но заплатить тебе сумею
И вот даю то, что имею:
Исчезни, именем Христа,
И глухота, и немота».
И вдруг, она сказала:
"Кошка, она моя давно подружка,
Сейчас сидит вот на окошке,
А как, скажи, зовут тебя?"
И счастлив был до слёз хозяин,
И мать дочурку обнимала,
И целовала, целовала,
И гладила, и ликовала,
И стал актёр свидетель верный
Любви победе и добра.
Хмель отошёл,
Лишь счастья гроздья
Висели в воздухе навозном,
Благоуханьем наполняя,
Их воспылавшие сердца.
В тот миг все разом обернулись,
Но пуст был дом,
Нетронут ужин
Где он сидел,
Вино в стакане дрожало,
Замочив края.
Они стояли и смотрели,
Как тени, разом, онемели.
Монах исчез,
Где месяц с темью
Решал кому даны права.